Город М - Александра Натарова

Славик спросил о матери, кормит ли Соня и ее, на что тетя сообщила радостную новость:

– Мама в стационаре, ее там откармливают как положено! Вот поправишься – мы с тобой к ней сходим!

Это придало Славику сил. Нужно было опять сидеть, нужно было опять ходить, нужно было опять жить. Нужно и уже почти что можно: каждый день порция супа росла, скоро к нему прибавился хлеб, и Славик подумал, что война вот-вот кончится, что еще немного – и снова мир. Странной была только тетя – горячий суп ей нравился куда меньше, чем черствый хлеб, где от хлеба-то было одно название. Славик не понимал, но для себя решил, что всему виной тетина работа – тяжелая и часто неблагодарная, но очень нужная.

Скоро Славик смог помогать тете. Когда он впервые взял санки и пустое ведерко, чтобы сходить за водой, тетя вдруг взяла его за плечи, глянула на него своим странным взглядом, какой у нее бывал, когда она разливала суп по жестяным мискам, и тихо сказала:

– По дворам не ходи, по сторонам лишний раз не смотри. И ни за кем, слышишь, ни за кем не увязывайся, что бы ни обещали.

– Даже если еду? – удивился Славик.

– Тем более если еду, – страшным голосом сказала тетя.

Славик вышел на лестницу, уверенный, что тетя уж слишком волнуется. Про бомбы и убитых, про падающие дома – это Славик понимал, но зачем по сторонам не смотреть? Он поднял голову – выше по лестнице лежал человек и не двигался. Несколькими ступеньками ниже блестел льдом перевернутый бидончик. Славик опустил голову и больше не поднимал до самой колонки. Не смотрел на черневшие тут и там силуэты. Не смотрел на скелетные промерзшие пальцы, скрывавшиеся в обледенелых варежках, черпачки и ковшики, трясущиеся в попытке дотянуться до дна обледенелой пробоины прямо посреди реки. Никто ни с кем не говорил, замерзающие фигуры со смиренным отчаянием ждали своей очереди, но с какой-то неистовой волей к жизни черпали воду в принесенную посуду. Лица замотаны шарфами, платками, кто во что горазд. Славик думал, есть ли среди них соседи, друзья или одноклассники, но узнавать не пытался. Упорно глядя под ноги, тащил по сугробам санки, боясь только на кого-нибудь наткнуться. Все казалось ненастоящим; еще когда они выходили с мамой, а было это всего месяц назад, все было не так. А теперь множество черных силуэтов на земле, до которых никому не было дела, метровые сугробы, до которых никому не было дела тем более. И тишина, прерываемая только скрежетом шагов, гулом самолетов и артиллерийскими залпами.

Однажды тревога застала Славика прямо на улице, и он спрятался от очередного налета в арке дома. И увидел, что многие люди по улице так и продолжали брести куда-то, будто не замечали ничего. Свист – и соседний дом разнесло в клочья, накрыв всю улицу пыльно-снежной волной. Славик вжался в шершавую стену и просил только, чтобы ни одна бомба не попала в стационар. Даже не в дом, в стационар. Там мама, он должен к ней еще прийти.

Бомбы падали и падали, Славик зажал уши руками, сполз по стенке и сидел так, оглушенный грохотом, пальбой и самолетным гулом. «Нельзя больше терять времени», – билась мысль сквозь бетонную крошку и снежную пыль.

Когда успокоилось, Славик выбрался из убежища и, как мог, заторопился домой. В былое время он бы бежал, сейчас ковылял, задыхаясь, волочил за собой опустевшие санки. Это было неважно, важно было идти к маме прямо сейчас, сколько можно уже ждать.

Он ввалился в подъезд, не успев даже порадоваться, что ему, Славику, после такого налета еще, в общем-то, было куда возвращаться. Он искал тетю, знал, что она уже должна была вернуться с ночного обхода. Мысли, что бомбежка могла застать тетю где-то еще, как и то, что она могла ее не пережить, Славик просто не допускал. Не могло так быть, ведь только тетя знает, где мама.

Славик не нашел тетю в квартире. Хотел поискать ее на верхних этажах, но страх остановил его, и тут же накатила слабость, и Славик опустился на холодные ступени.

Внизу послышалась какая-то возня. Шорох и приглушенные голоса, в одном из них Славик вроде узнал голос тети. Заставил себя спуститься вниз и перегнуться через перила. Там была только лестница в подвал – его давно не запирали, использовали как бомбоубежище, только в опустевшем доме мало кто туда теперь спускался. Кто остался – оставался у себя в квартире. В убежище мерцала лучина, от нее на заледенелой плитке плясали неровные черные тени.

Первой показалась тетя, точнее, ее спина. Она волоком тащила какой-то мешок, с другого конца мешок подталкивал мужчина до того тощий, что вся одежда на нем – нечистая гимнастерка и посеревший ватник – висела как на неудобной вешалке. Мужчина первым заметил Славика, выронил мешок. На мальчика уставились мутно-серые глаза, слишком крупные для вытянутого лица и наполненные блеском, от которого Славику стало жутко. Тетя заметила перемены в лице помощника, тоже обернулась. Ее кусок мешка выскользнул из ее рук, глухо ударился о плитку. Тесемки ослабли, и из черноты высыпались пряди вьющихся волос.

К горлу Славика подкатила тошнота. Он отступил, еще толком не осознавая, что в увиденном было слишком много знакомого.

– Славик, ты чего не в квартире? А, Славушка? – ласково позвала его тетя, и ничего страшнее этих слов Славик не слышал.

– Тетя Соня… – голос предал Славика, звучал неестественно, будто принадлежал не ему. – Где мама?

Тетя как-то нервно кашлянула, ее взгляд, такой же блестящий, бегал по лицу Славика.

– Я спасти тебя хотела. Спасти, – вдруг тихо прошептала женщина, теряясь между осознанием очевидной реальности и попытками убедить себя в правильности своего поступка.

Славик отступил еще и прижался к стене. К горлу все еще подкатывала дурнота, на вкус теперь отчаянно напоминавшая тетин суп.

15

Метель, такая сильная, когда в последний раз была такая, окна дрожат, как бы не выбило стекло, я боюсь подходить к стенам – они тоже дрожат, ненадежно. Я не вижу улицу, очень темно, сквозь снег не разглядеть и контуров, может, и разглядеть, но я не подойду к окнам. Почему не горит свет? Всегда загорался, стоит щелкнуть выключателем, но пропал и выключатель – я не могу его найти. Слишком темно. Никого нет. Никого нет? Кто-то стучится