Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

Она сидела в уголку за роялем, миниатюрная, строгая, внимательная, вся словно ушедшая в слушанье странных вокальных ляляк-упражнений, которые пели девочки. Наклонив голову, скупо беря аккорды, постепенно ползущие по полтона вверх и потом вниз, обратно, она минимально показывала голосом, в основном делала какие-то небольшие жесты рукой: то приложит ко лбу, то к диафрагме, то что-то у рта поколдует. Мне они тогда казались совершенно магическими, и девчонки тоже, как перед факиром, глаз не сводили с этих точных, осторожных, таинственных манипуляций. Между тем, голоса их как будто на глазах наливались, округлялись, крепли, и вот уже наверху совершенная красота изливалась.

Моего присутствия она словно чуть-чуть стеснялась, говорила: «Ой, да что вы, это ж наши такие скучные дела», но из класса не прогоняла.

Мне она казалась очень строгой, интеллигентной и слишком даже «корректной».

Не знала я тогда, какой это веселый, смелый и хулиганский даже человек.

Лет через пять я поступила в театр, где она работала. Ей и тогда уже было много лет, и пела она в основном нянь, тетушек, мамок – небольшие возрастные роли.

Но мало того, что пела замечательно, и голос звучал удивительными красками, – Эмма Тиграновна поразила меня тем, какая она актриса.

От нее на сцене просто глаз было не отвести. Органика и осмысленность невероятная.

А еще – темперамент и горячая склонность к выдумыванию штрихов и неожиданностей.

Например, репетировали «Руслана и Людмилу».

Эмма Тиграновна играла Наину в старости.

Мизансцена была не ахти какая талантливая, но все-таки.

Мудрый Финн сидел посреди сцены на каком-то пеньке и рассказывал Руслану, как он тщетно покорял красавицу Наину геройством и богатством, а та все отвергала его. В нужных местах несколько хористов выкатывали из-за кулисы хрустальную ладью с молодой исполнительницей, игравшей Наину в молодости, и та, стоя, проезжала по авансцене, небрежно бросая Финну: «Пастух, я не люблю тебя» и «Герой, я не люблю тебя!»

Но после рассказа о магическом привороте («…творю поспешно заклинанье, и вдруг сидит передо мной старушка дряхлая, седая…») в той же ладье вывозили Эмму Тиграновну, в ужасающем гриме, прибавляющем ей еще лет двадцать. И тоже увозили в противоположную кулису.

Эмме Тиграновне это ужасно не нравилось.

«Скукотища какая-то: ну, грим, ну, страшная карга – и что?» – говорила она, но покорно залезала в ладью.

Но на генеральной оркестровой она вдруг подошла ко мне, в глазах огонь, и говорит:

– Кать, а сколько там до моего выхода?

– Минут десять, Эмма Тигранна.

– Ага. Я скоро вернусь.

Она пошла в парк на улицу, нашла там мокрую страшную корявую палку и принесла ее в театр. Охранник посмотрел косо, но пропустил.

Хористы, сажая ее в ладью, тоже подивились, но закусили губу.

Знали, что у Эммочки бывают иногда «этюды».

Ладью с Наиной выкатили на сцену, а Эмма, вместо того, чтоб просто сидеть в ней и демонстрировать какая-она-старушка-дряхлая-седая, стала этой суковатой палкой тянуться к Финну и стаскивать его с пенька, на котором он так вольготно распелся.

Тенор-Финн отпрянул, Руслан выпучил глаза, а Эмма все тыкала и тыкала палкой, пока ее не увезли.

Хохот в зале стоял невероятный. Гобоисты и ударник вывернули головы, глядя, что происходит. Режиссер был в восторге, – и «находку» утвердили.

Э. Т. ужасно была довольна.

А когда жрицу Норму в одноименной опере Беллини жрецы уводили на смерть, Эмма, ее няня Клотильда по роли, стояла на авансцене и протягивала своей воспитаннице шапочку, дескать, «что же ты забыла, простудишься», – и делала это так, что в зале всхлипывали, а режиссер Черняков потом целовал ей руки и пригласил петь няню в Большой, в свою постановку.

Мы с дочерью ходили не раз, в частности, из-за Эммы. Как она смешно жила на сцене, со своей чашечкой чая, в которую из шкапчика капала что-то интересней, чем заварка, и сидела, такая, чуть поддамши, совершенно самодостаточная, рассказывая с большим удовольствием, как ее замуж в тринадцать лет выдали…

В конце поклоны, как всегда, начинались с второстепенных персонажей. Они кланялись, и вялое хлоп-хлоп вдруг взрывалось овацией при выходе няни-Эммы.

После Большого ее пригласили в Зальцбург, где она пела снова няню в спектакле Баренбойма…

Встречаю я ее в коридоре и говорю: «Вы опять зазвездили, Эмма Тигранна», а она тихо и весело, с ей только свойственной самоиронией: «И не говори, Катюш, – взяла меня за руку и поет: – Как будто снова девочкой я стала!»

Потом она рассказывала целой стайке певцов в буфете про эту роль:

– Меня там Ваня, внучок, в землю закапывает: старая, мол, стала, девочек пристроила, не нужна уже. Такая концепция. Землю привозят настоящую, прямо пахнет, внук копает могилку на сцене, а я сижу-сижу рядом, да и – бряк в нее – и лежу. Ужасно неприятно… – Вздохнула, и сразу посветлела лицом: – Но публике нравится.

После Зальцбурга ей, на восьмом десятке, предложили еще несколько партий в разных оперных театрах.

Я таких историй, честно говоря, и не знаю больше, чтоб второй виток карьеры начался после семидесяти.

Ученицы ее, блистательная Катя Сюрина и талантливая Маша Маркина, давно поют по всему миру. А когда-то Сюрину, еще студентку, Эмма дважды за шкирку таскала к Колобову на прослушивание. В первый раз Катюха была простужена и провалилась. Эмма настояла на втором прослушивании, после чего Катя была принята и стала звездой. И Маша заливается сейчас в той же «Комише-опер», где когда-то блистала учительница.

Там ее помнят и хранят записи и фотографии.

А года три назад вообще случилось счастье: Эмма взяла в свой класс и мою дочку Лизу. Я опять хожу туда, в ГИТИС, и смотрю, как она на Лизкином экзамене, нарочно отсев подальше от комиссии, дышит вместе с ученицей, делает ей тайно все эти магические пассы, округляет рот, беззвучно шепчет, потюкивает пальцем по губам и лбу, показывает какие-то фигуры кистью….

Не знаешь, на кого смотреть – на любимую дочь или на Эмму.

Потом обернется, смутится, сложит руки… но ненадолго, – опять начинается то же самое.

Милая, милая Эммочка!

Дай ей Бог здоровья и веселья, чудесной, талантливой, любимой и очень дорогой!

Пляж Афродиты

Во время моих первых гастролей с оперным театром на Кипр турфирма организовала нам в выходной день выезд на «пляж Афродиты».

Там я впервые узнала, каким именно образом родилась богиня любви, чтоб потом губить наши сердца.

Оказывается, ее папа Кронос, бог времени, оскопил и сверг ее дедушку Урана, отрезав ему ээ… скипетр.

И вот этот скипетр плавал-плавал по всему