Как я выступала в опере - Екатерина Поспелова

этого не выучила.

И тут пришел дирижер.

Говорит: давай увертюру!

Таня поставила ноты и «слабала» все, не отступая от темпа, – с потерями, но все темы и характер – донесла! И вдобавок, от паники, сыграла в два раза быстрее, чем надо.

Дирижер был поражен…

Ночью Таня отошла от стресса, залезла в свою любимую английскую литературу, чтоб успокоиться, очевидно, и пишет мне письмо:

«Ты не можешь перевести один лимерик, мне он очень нравится, – про даму, которая путешествовала быстрее скорости света, уезжала утром, а приезжала предыдущей ночью???»

There was a young lady named Bright,

Whose speed was far faster than light;

She set out one day

In a relative way

And returned on the previous night.

Я долго мучилась, потому что там игра слов – про теорию относительности. Пока мне не пришло в голову – сочинить про Таню!

Может Таня – со страху иль сдуру

Очень быстро сыграть увертюру,

Дирижер – то да се,

А она – уже все!

Зритель думает: «видно, купюра».

Про супчик

В начале девяностых годов мы ужасно скудно ели. Советские «заказы» от Совписа кончились давно – бабушка, член союза писателей, умерла еще в восемьдесят пятом. От МОСХа, союза художников, членами которого были мои родители, давали только мастерскую, а кормить – не кормили.

Была у нас приятельница-музыковедка тетя Ирочка, друг дома и вообще третий родитель (учила меня музыке и просто ангел), – она была членом Союза композиторов, где иногда еще одаряли нищих интеллигентов едой: гречкой, консервами, а на праздники даже сервелатом и красной икрой.

Помню, мы за это пели ей шутливые куплеты:

Ах, как нам нужно

Жить с вами дружно,

Слушать рассказы,

Кушать «заказы»…

А в магазинах было – шаром покати. На скучных полках стояли какие-то пыльные пузатые банки с соком, а еще – консервы «закуска дальневосточная», все это высилось домиками и шашечками, чтоб занять пустое место.

Помню, я назвала кучу друзей на свой день рожденья, и понадобился сыр.

Нигде нет.

Вообще.

Я звоню в специализированный магазин «Сыр» на Ломоносовском.

– Здрасьте, это «Сыр»?

– Сыр!

– Скажите, а у вас есть сыр?

– Нет! И не будет!

– Спасибо, извините, пожалуйста!

– И вам не хворать!

Что-то потом навертели из картошки в разных вариантах.

А у нас дома были два коронных блюда: творог на завтрак, который мама делала сама: сквашивала молоко, что-то там мудрила на водяной бане, потом все это запихивалось в редкую марлечку, которая стекала, привязанная желтым мокрым узелком к смесителю над кухонной раковиной, – и потом получался скудный, но обаятельный, в следах от сеточки, творо́г (не дай бог сказать: тво́рог – запрещалось орфоэпической нормой).

То, что стекало с творога́, не выливалось, а хранилось в кастрюльке и использовалось для изготовления оладий и сырников.

А второе блюдо было – суп из сырка «Дружба». Сырок после очищения его от мелко липнущей дурацкой фольги с красно-желтым логотипом распускался в воде, а потом к нему добавлялся пассированный лук и картошечка. Все это солилось, перчилось – и получался знатный супец, сытный и нажористый, которым не пренебрегал никто из нас, непривередливых, убегающих на лекции или на концерты.

И вот как-то вся семья собралась пообедать.

Надо сказать, мамочка свято соблюдала семейные обряды, но до тех пор, пока ей кто-то не звонил по телефону – обсуждать выставку, концерт или что-то такое. Тогда мама вылетала из режима и просто из всяких разумных координат и лялякала со Злотниковым или с Алленовым столько, сколько этого требовал ритм беседы и количество обсуждаемых проблем. Несколько раз при этом яичница превращалась в черную лаковую и очень красивую подошву с обугленными кружевами по периметру, а вся сковорода – в средоточие дыма и вони на всю квартиру. Пару раз вода в ванной, минуту поколебавшись гладким пузырем, уважая закон поверхностного натяжения, все-таки не выдерживала и частыми и щедрыми струйками-сикалками обрушивалась на пол, так что кроткий священник, живущий этажом ниже, прибегал, дзынькал чуть-чуть в дверь и убегал (как говорила мама: он верующий и считает, что Христос терпел – и нам велел).

И вот как-то раз мама говорит:

– Надо обедать, идите все!

Мы не заставили себя долго ждать и пришли.

Но – вот незадача – маме кто-то позвонил. А это на полчаса.

Папа скомандовал:

– Катька, разогревай суп!

Алюминиевая кастрюлька, уже не раз сгоревшая в процессе телефонных обсуждений выставок, но отчищенная, полная белой съедобной жидкости (сырного супа), стояла в холодильнике. Я разогрела ее и разлила по тарелкам, не обратив внимания, что нет там ни картошечки, ни лучка.

Сели.

Нарезали хлебушка.

Попробовали.

Потом панорама лиц – от удивления до недоумения. Богатая гамма. Кто был особенно голоден – глядел оскорбленно и трагически, кто не очень проголодался – просто поднял бровь.

Короче, это была сыровотка от творога́.

Помолчали.

Потом из соседней комнаты раздалось:

– Ну все, Алеша, привет, очень рада была тебя слышать!

Это совсем не значило окончательного прощания, и папа это знал, потому что сказал быстро:

– Все выливаем в раковину, а перед мамочкой делаем вид, что нам очень понравился суп.

Дальше входит мамочка.

– Ой, простите меня, мои миленькие, просто Алексей Иваныч позвонил, а он так давно не проявлялся, и у него такие сложные сейчас обстоятельства, и выставка…

Мы сидим, изображая полное удовольствие.

Папа говорит:

– Ничего, Машечка, а мы пока поели супчик.

Мама, робко:

– Супчик?

– Да, сырный супчик!

Мама, заикаясь:

– И что – вкусно было?

Мы все, перебивая друг друга:

– Да, очень. Такой прекрасный супчик! Садись скорее. Поешь тоже! – Я поварешкой наливаю маме.

Пауза…

Мама:

– Да это… да там же… – и заплакала…

Не помню, что дальше было. И что мы в результате ели.

Но этот обед остался в памяти как один из самых счастливых, прекрасных и семейных.

Эмма Тиграновна Саркисян

В ГИТИСе я несколько раз ходила на ее уроки.

Сама я училась на режиссерском, но три мои прелестные подружки-хохотушки были вокалистки, учились в ее классе и очень ее обожали.

Я слыхала от старших, какая она была когда-то блистательная Кармен в постановке Фельзенштейна, как она покорила в этой роли Европу.

Еще я знала по учебе в консерватории ее сына, красивого и поэтичного юношу, пианиста.

Я приходила к ней в класс и пожирала ее глазами.

Это было как раз то, что я особенно люблю, – сосредоточенная и одухотворенная профессиональная работа, где техническое и музыкальное не существуют одно без