Да здравствует жизнь! - Софи Жомен

в кафе. Встретимся в «Карамели»? – это кафе в центре города.

– Отличная идея, тогда увидимся через час.

Когда Элен входит в кафе, на часах уже почти восемь, и из-за туч наконец-то стало пробиваться солнце. Погода хорошая, поэтому я села с чашкой кофе на веранде, хотя и знаю, что бессонница мне теперь обеспечена.

– Садитесь, что будете пить?

– Честно говоря, я хочу есть. Полагаю, вы тоже еще не ужинали?

– Нет, можно заказать что-нибудь здесь, если хотите.

Она улыбается. Кажется, с Элен не так уж трудно выйти за рамки отношений клиента и терапевта.

Мы обе заказываем один и тот же салат. Не знаю, с чем связан выбор Элен – может, она следит за фигурой, но я хотела именно такой – с горкой чесночных гренок и яйцом в мешочек.

– Я очень удивилась, когда сегодня вас увидела, – признается она.

– И я вам тоже удивилась, но это вполне логично, вы же не случайно отправили меня к «Пышкам за солидарность».

Она снова улыбается.

– Нет, правда. Я помогла открыть эту ассоциацию лет десять назад, но от активной деятельности уже отошла, прихожу только время от времени, если мне интересна тема. То есть многих участников я даже не знаю. Например, вашу подругу Фран.

– Десять лет! Я и не думала, что она такая старая.

И тут я прикусываю язык, поняв, чтó сейчас сказала.

Элен хохочет.

– Расслабьтесь, Марни! Я старше вас, и мы обе это знаем. Лучше скажите, что вас сегодня к нам привело?

– Дело в том, что в моем списке есть пункт «говорить с матерью», но я не могу этого делать.

– Почему?

– Потому что мне кажется, что я просто ищу, куда выплеснуть свои обиды. Моя мать совершала ошибки, но мы все их совершаем.

– Я вижу, сегодня ваши взгляды подверглись серьезному испытанию; похоже, вы нажали красную кнопку. До сих пор вы почти не говорили о матери, и хорошо, что наконец решились.

– Знаю… Ненавижу себя за то, что постоянно раздражаюсь и виню ее в том, что она якобы внушила мне неуверенность в себе.

– Почему «якобы»? Она могла сделать это ненамеренно. Хотите знать мое мнение? Главный вопрос в том, на кого вы больше злитесь – на мать или на себя? Потому что я вижу, что кое-кто слишком сильно себя во всем винит.

Официант приносит нам салат. Я сразу же набрасываюсь на гренки – никогда не могла перед ними устоять – но на этот раз ем безо всякого аппетита.

– Вы найдете решение, Марни, я в этом уверена, оно внутри вас самой. И вы почти его нашли…

Я поднимаю руку и скрещиваю пальцы. Пора сменить тему.

– А вы? Мне показалось, вы упоминали о своих проблемах с весом?

Я не хочу, чтобы это выглядело так, словно я ее осуждаю – вдруг и ее мать терроризировала, чтобы заставить похудеть?

Элен глубоко вздыхает.

– В виде исключения я сейчас выйду из роли психотерапевта. Думаю, мой опыт поможет вам понять, что не бывает ничего очевидного, как бы нам ни казалось.

Я киваю, и вся обращаюсь в слух.

– Я была тучная, даже толстая, – начинает она. – Я уже родилась с ожирением и оставалась такой до тех пор, пока… не достигла вашего возраста.

И тут я просто теряю дар речи! Потому что невозможно поверить, что она когда-нибудь могла носить размер больше тридцать восьмого!

– Мои родители – прекрасные, добрые люди, но мать откармливала меня, как индюшку, а отец не выносил, когда люди советовали мне меньше есть. Это особенность нашей культуры – если уж садишься за стол, то ешь как следует. Даже налегай посильнее – это признак здоровья и дань уважения и признательности хозяевам.

Я сочувственно вздыхаю.

– Мои родители не желали замечать, что я страдаю, а я не смела рассказать им, как меня презирают в школе. В начальных классах, в коллеже, в лицее… Это был ад. Я поступила в университет, но насмешки не закончились и там. Я дошла до крайней степени ожирения и оставалась такой до тех пор, пока годы спустя у меня не случилось глубокое разочарование в любви.

– Я очень вам сочувствую.

– Не стоит, я совершенно уверена, что каждое испытание дается нам для того, чтобы мы развивались. Я решилась на операцию, похудела, перенесла много хирургических вмешательств, ушла из клиники, где работала, и решила открыть свой кабинет, чтобы помогать людям, которые оказались в той же ситуации, что и я. И сегодня я ни о чем не жалею.

– А ваши родители, вы их простили?

– Простила за то, что они такие, какие есть?

Улыбаясь, она наклоняется ко мне, чтобы никто не мог нас услышать, и ее карие глаза как-то по-особому сияют:

– Если вам и нужно что-то запомнить из этого разговора, то только одно: Марни, простите себя, и вы наконец обретете покой.

Я проглатываю еще одну гренку и растерянно моргаю.

Аминь.

В этот день Пакита с Арманом играли в «Уно[61]», смотрели фильм, занимались любовью, вместе готовили арепы.

Они также немного поспорили. По идиотскому поводу. Она хотела сделать ему подарок, но он счел это неуместным. Только он мог делать подарки. У нее была уже куча подарков от Армана, у него же не было от нее ничего. Это ее огорчало, но он говорил ей, что ему не нужны никакие сувениры, чтобы думать о ней и вспоминать часы, которые они провели вместе.

Он надел куртку и перед уходом заботливо пригладил ей волосы.

– Я люблю тебя, Пакита… Может, я не самый лучший из мужчин и понять меня не так просто, но я люблю тебя. Не сомневайся.

– Я тоже тебя люблю…

Арман прижал ее к себе и поцеловал в волосы. А потом ушел.

Завтра их роману исполнится три года. И, как всегда, в этот день она будет одна. Без него.

Глава 20

– Ты вчера поздно вернулась? – спрашивает по телефону Элиотт.

Половина седьмого утра. Прижимаю смартфон к уху, плетусь на кухню, еще не продрав глаза, и падаю на стул так грузно, словно летела с пятнадцатого этажа. Элиотт разбудил меня своим звонком – видимо, считает себя ранней пташкой.

– В половине одиннадцатого.

– А почему у тебя такой голос? Ты плохо спала?

Я выдавливаю из себя «угу», что означает – ко мне лучше не приставать, пока я не выпью кофе. Всю ночь мой мозг работал сверхурочно, а кроме того, выпитый вечером кофе был явно лишним. В результате я