По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

class="p1">Не до смеха, а вон как смеялись. Но Дюрга был строг и неумолим. В нем появились новые силы. И он распоряжался. Велел Фофочке и Сеньке съезжать в хату Евграфа, она хоть и кривая, тесная, но лучше такая теснота, чем теснота камеры. Ему пробовали возражать и Евграф и Фофочка, что, мол, почему ж сразу камеры-то? Фофочка – колхозница, Евграф – землемер и шкраб, даже если признáют Дюргу кулаком, они-то при чем? Тот спокойно отвечал, что раз под одной крышей, то тоже виноваты. Даже Сенька с Варькой. А Евграф хоть и бывший шкраб, но есть постановление не производить конфискаций у шкрабов, ему верный человек шепнул.

– Ведь так? – спросил Дюрга, вперяя смоляные глаза в Евграфа.

Тот пожал плечами.

– Ну вот, а работник культа-то знает, – сказал с неудовольствием Дюрга.

И все поняли, что шепнул ему отец Евдоким.

Нагрузили целую телегу сундуков, вороха одежды, самовары, посуду и в ночь отправились Евграф с Сенькой в село. Сенька вел корову и был в небесах от радости! Наконец-то будет покончено с этим житьем на отшибе! Его мечта осуществлялась. Село Каспля было первой ступенью на его лестнице… тут же на ум пришла лестница того Иакова, но Сенька сразу и отмел такой пример. И вообще – его не лестница, а самолет. Ну а пока невидимый планер. И Сенька как будто на планере и летел в ночь.

Да путь из Белодедова в Касплю им заступил вездесущий Ладыга.

– Ну вона что удумали! – воскликнул он, являясь из темноты. – Стой! Тпру! Куды?

– Домой, – ответил Евграф.

– А… как же… хутор?

– Мой дом в Каспле, – спокойно отвечал Евграф. – А сам-то ты куда топаешь?

– Я-а? – изумился Ладыга и даже поперхнулся, закашлялся.

– Ну да, ты. Прогулка? На свежем ночном воздухе?.. Оно тоже хорошо, проветрись. – И Евграф дернул вожжи. – Но-о, пошел, Антон! Пошел!

И они проследовали дальше с Сенькой. А Ладыга так и стоял на дороге, смотрел, сообразив, что Евграфа, как того Косьму Цветочника, не возьмешь, грамотный, законы знает, как и его женка.

Но остальные вещи и птицу уже увозили полевыми путями, над рекой в тумане, понимая, что Ладыга, конечно, сейчас поднимет актив с Дёмкой. И уже под утро Сенька с Варькой гнали овец, спотыкаясь и зевая. Было светло, но еще не угомонились соловьи. Варька тащила под мышкой пеструю курицу, а в заплечном мешке кота Трутня. Это был странный кот, рыжий, он, конечно, ел мясо, рыбу, молоко, но больше всего на свете любил мед. У Дюрги в саду были ульи (сейчас их унес к себе Семен, хотя у него-то их потом и могли конфисковать, но решили рискнуть), и как только дед облачался в пчеловодческий доспех – толстую суконную куртку, прочные штаны, на голову надевал шляпу с сеткой и брал дымокур, Трутень начинал зверски мяукать, бить себя хвостом по бокам и сыпать зеленые искры из глаз. Он хотел, как верный пес, пойти с дедом, но не мог, словно натыкался на невидимую преграду, и тогда уже орал в голос. Трутень знал, чем может обернуться поход в сад за дедом. А пойти очень хотелось. И это представление всегда собирало зрителей, детей и взрослых. Все смеялись и дивились необычной страсти кота. Устинья качала головой и восклицала:

– Чудо-юдо полосатое!

– И хочется и колется! – замечала Фофочка.

На вернувшегося деда Трутень прыгал как ошалелый, вцеплялся в штанину, тот с ругательствами сбрасывал его. Но в конце концов Трутень получал свою плошку свежего меда. И как он умудрялся есть его? Морда его потом была липкая, сонная, довольная, к ней приставал всякий сор, пух, травинки и даже веточки, и Трутень долго потом умывался. Это тоже всем нравилось наблюдать. Трутнем его прозвала Устинья. Хотя дети пытались пересилить эту кличку своей: Кисалапый. Но сам Трутень отзывался на Трутня. Значит, им он и был.

И сейчас этот Трутень сидел в заплечном мешке, тихо и хрипло подвывая.

Они шли, спотыкаясь и зевая. Понизу от реки плыл туман. А верхушку холма, который они огибали, уже озаряло солнце, вставшее далеко над речными просторами, лугами. В лугах кричали журавли. А по речным кустам наперебой щелкали соловьи. Заметив поваленное дерево, Сенька пошел к нему и сел, накрутил веревку, которой был привязан за рога баран черной масти, но со светлой желтоватой мордой, по кличке Македонский. Эту кличку ему дал Сенька, прочитавший о шлеме Македонского, украшенном бараньими рогами.

Остальные овцы в своих грязно-белых и черных шубах остановились поблизости и принялись щипать траву.

– Все равно уже увидят на селе, – сказал устало Сенька, глядя вверх.

Рядом с Сенькой опустилась Варька.

– И пускай, – буркнула насупленная Варька, поправляя платок.

Затихший Трутень снова взвыл и заегозил в мешке.

Сенька усмехнулся:

– Дурень.

– Не, – возразила Варька, – кошки, они чуют перемены к худшему.

– Чего это к худшему? – тут же оживился Сенька, сдвигая берестяной мятый измочаленный картуз на затылок. Его уже и выбросить надо было, а Сенька не выбрасывал, как и Ильюха Жемчужный, получившие их от Марты Берёсты в то лето неудачного плавания.

– Ну как… Улья-то остались у дяди Семена, – напомнила Варька, потягиваясь.

– Перекуется, – бросил Сенька.

– А это, верно, про райскую землю кота и говорится, ну что, мол, кисельные берега, медовые реки, – проговорила Варька.

Сенька улыбнулся. Македонский стоял и как-то требовательно взирал своими желтоватыми глазами с пронзительными иссиня-черными зрачками на Сеньку.

– Чего тебе, Македонский?.. – устало спросил он.

– Бе-э-э, почеши мне лоб, – вместо барана ответила Варька. – И я скажу тебе заветное слово.

– Ха… Какое такое? Для чего?

– Мэ-э-э, для летанья… – продолжала дурачиться Варька, вытягивая губы, плюща нос и щуря глаза.

Сенька отмахнулся.

– Я и так полечу.

– Мэ-э-э, когда еще, а то прям чичас.

– Иде же твой ероплан?

– Мэ-э-э, а так, без моторчика и крыльев полетишь, Сенька Дерюжные Крылья!

– Я вот кэк дам промеж рог! – незлобиво воскликнул Сенька. – Так все слова позабудешь, овечья твоя душа.

– М-э-э, я баран. Я Александер Ма-ки-дон-ский, повелитель мира, – говорила Варька, все так же держа в руках курицу.

Курицу отпустишь, потом и не поймаешь. Эта и так запряталась в самый дальний угол двора, еле сыскали, случаем заметили. Тоже не хотела покидать хутор Дюрги.

– Ты бы, Александер, лучше помалкивал. Время царей миновало. А то, гляди, враз покатится твоя башка в шлёме с рогами, – нравоучительно ответил Сенька.

Трутень снова взвыл с тоскливой силой.

– Это он ему отвечает, – сказала Варька.

– Что?

– Сейчас переведу…

Но перевести не успела. Вдруг раздался окрик. Обернулись: на холме стояли сыновья Ладыги, Степка и Витёк,