Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

того же автора соседствуют сдержанное, лаконичное повествование и дробный рисунок, складывающийся из мозаики мелких фактов и деталей, напряженный внутренний монолог и эмоциональный, ассоциативный поток устного рассказа, непосредственно обращенного к слушателю, сценка, построенная почти на одних диалогах, и рассказ, состоящий из как бы отдельных остановившихся кинокадров.

При явном тяготении современной новеллы к сюжету, развертывающемуся в традиционно-хронологической последовательности, к законченной композиции наблюдаются случаи отхода от традиционности в этом плане. Некоторые авторы обращаются к так называемому «размытому сюжету», к композиционной расчлененности повествования с перебивами временных параметров действия, смещением действительно происходящего с воспоминаниями о событиях, имевших место в прошлом. Образцом такого экспериментирования могут служить рассказы «Как всегда» Хушанга Гольшири, «Макси» Аббаса Пахлавана, отчасти новеллы Ахмада Махмуда. Тем не менее вряд ли это следует расценивать как стремление к оригинальности или только дань увлечению формальными приемами. Скорее всего, такие эксперименты отражают поиски новых, более современных средств раскрытия внутреннего смысла происходящего, мотивировки поступков героев, авторского отношения к изображаемым конфликтам.

Рассказы, собранные в этой книге, дают представление об основных тенденциях развития иранской новеллистики за последние два десятилетия. Вместе с тем эти произведения, воссоздающие в своеобразном художественном истолковании общественную, духовную атмосферу жизни иранского народа в мрачные годы монархического режима, раскрывают — чаще подспудно, в насыщающей их символике и аллегории — происходившие в жизни иранского общества процессы, которые привели к мощному социальному взрыву.

Р. Левковская

Голамхосейн Саэди

ДАНДИЛЬ

1

Когда рассвело, Момейли и Панджак пришли на площадь в чайхану, чтобы отвести Деда в больницу. Ночью старика замучили колики, и ему привязали к животу мешочек с горячей золой. Но сейчас, войдя в чайхану, они увидели, что старик жив-здоров и уже засыпал в большой самовар угли из жаровни. Момейли побаивался днем ходить в город и теперь, поняв, что старику полегчало, обрадованно спросил:

— Тебе лучше? Значит, не пойдем в город?

Дед, усевшись на каменную приступку, обтирал самовар тряпкой.

— Да вроде жив, — сказал он. — Только мешок этот чертов все равно пока с брюха не снимаю. А уж если сниму и тогда тоже жив останусь, стало быть, все в порядке.

— Ты не горюй, — успокоил его Момейли. — Боишься снимать — не снимай. Это же просто зола, беды от нее не будет, так что лучше носи ее пока на животе.

— Ну и чего теперь? — спросил Панджак у Момейли.

— А ничего. Посидим, чаю попьем.

— Через минуту уже готов будет, — сказал Дед.

Момейли и Панджак сели на камень у входа в чайхану. На улице было свежо. Панджака била мелкая дрожь. Пытаясь согреться, он спрятал руки под мышки.

— Опять мерзнешь? — спросил Момейли.

— Вчера терьяком[2] обкурился, вот сейчас меня колотун и бьет, — объяснил Панджак.

— Чего ж ты его куришь, если тебе во вред?

— Какой такой вред? Да если мне где чего задарма перепадет, что я, дурак, что ли, отказываться?

— Это ты верно говоришь, — согласился Момейли.

Они молча обвели глазами погруженную в тишину площадь. В домах, где заночевали «гости», двери были закрыты. Еще пройдет немало времени, пока проснутся дети и подымут шум.

Сонно зевавший Панджак вдруг оживился.

— Эй, Момейли, Момейли! Посмотри-ка туда!

— Куда?

— Да вон, у дома Мадам…

Момейли посмотрел, куда показывал Панджак.

— Ох ты ж господи! Никак Зейнал?

— Ну да. Он самый, — подтвердил Панджак.

— Чего это он там в такую рань делает? Обычно ведь до самого полудня у Биби дрыхнет.

— Чтоб мне провалиться на этом месте — он что-то разнюхал!

— А что?

— Наверняка что-нибудь стоящее. Теперь вот и заявился, боится свое упустить.

Они сидели и смотрели на дом Мадам, который стоял на самом краю поселка, на бугре у канавы, отделявшей Дандиль от города. Дом был несуразный и большой: несколько окон с подъемными рамами, над центральной частью островерхая крыша, по стенам множество водосточных труб, а над дверью шест, к которому в дни праздников или траура привязывали флаг. Другие дома в поселке — жалкие халупы — торчали среди мусора и, казалось, росли вместе с ним, как грибы, но дом Мадам по-прежнему возвышался над всем Дандилем. Момейли и Панджак не отрываясь наблюдали за Зейналом, тощим верзилой, который расхаживал под окнами Мадам, вроде как пересчитывая водосточные трубы.

— Так что, говоришь, он разнюхал? — снова спросил Момейли.

— А я почем знаю, — отозвался Панджак. — Может, Мадам опять кому нашептала, что у нее завелась новая птичка. Она ведь, даже если какую старую ведьму к рукам приберет, всем вокруг говорит, что раздобыла свежатинку.

— Так-то оно так, да только Зейнал — стреляный воробей. Уж наверняка почуял, что дело стоящее, а иначе чего бы ради поднялся ни свет ни заря.

— Пойдем узнаем, что к чему, — предложил Панджак.

— Не спеши. Зейнал в конце концов сам проговорится. Э! Гляди! Вон и Мадам.

Панджак и Момейли поднялись на ноги. Из дома на бугре вышла во двор старуха в черном платье и черном платке. Издали она была похожа на ворону. Стоя на крыльце, старуха разговаривала с Зейналом.

— Хворает она, — сказал Панджак. — Говорят, скоро помрет. Болезнь ей все нутро проела, теперь у нее и верхом и низом кровь идет.

— Может, и помрет, я почем знаю. Одно скажу, неспроста все это. Раньше-то Мадам Зейналу не больно доверялась.

Старуха снова скрылась в доме. Зейнал немного постоял, потом приоткрыл входную дверь, заглянул в дом, снова закрыл дверь, еще раз обвел взглядом водосточные трубы, распахнул дворовую калитку, спрыгнул в пересохшую канаву перед домом и исчез из виду.

— Сейчас сюда заявится, — сказал Момейли.

— Да он проходимец каких мало, — пробурчал, садясь на камень, Панджак. — Так тебе правду и скажет, жди больше.

Момейли сел рядом с Панджаком.

— А может, натравим на него Деда? — предложил он и, не дожидаясь ответа Панджака, окликнул старика.

Дед в это время насыпа́л в мешочек теплую золу. Услышав, что его зовут, он согнулся и, придерживая на животе мешочек с золой, подошел к окошку чайханы:

— Чего тебе?

— Дед, а ты знаешь, зачем Зейнал ходил к Мадам? — спросил Панджак.

— К Мадам? — удивился дед.

— Да, домой к ней заходил, — подтвердил Момейли.

Дед немного подумал, потом предположил:

— Может, не дай бог, с ней беда какая случилась?

— Нет, на этот счет, Дед, не волнуйся, — успокоил его Панджак. — Мы ее только что видели. Жива-здорова. Стояла на крыльце и с Зейналом разговаривала.

— Ну, тогда и не знаю… Говорят, ей в больницу надо, на операцию… иначе конец ей.

— Послушай, — сказал Панджак, — можешь ты выспросить Зейнала, какое такое у него к