Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

единственную прозу Пушкина, со мной случилась истерика. Я отнесла сумку и билет за парту и попросилась выйти. В туалете я расплакалась тихо и горько, меня трясло и знобило. Впервые в жизни узнала, что Господь слышит и помогает. То, что он еще и бесконечно любит, это я поняла гораздо позже… Что любит Он всем сердцем и Пушкина, и меня любит так же, как Пушкина.

Экзамен я сдала на «отлично», отвечала одной из первых, но не ушла после экзамена, как делали это другие, а сидела в аудитории, затаилась и пыталась осмыслить чудо, которое со мной произошло. Тихо вошел мой возлюбленный и двинулся к преподавательскому столу с раскрытой зачеткой. Я поняла, что больше не люблю этого человека. Видела, как он взял мой билет, взглянул на него, поморщился и поплелся за свободную парту. Я решила досидеть и послушать, как ответит он. А пока ждала, думала о том, что более двухсот лет назад одна женщина родила на свет божий мальчика, который сделал XIX век золотым периодом в литературе. Даже не столько поэзией, сколько прорывом в прозе. Она у Пушкина совершенно отличная от накрахмаленного, орнаментального языка XVIII века – чистая и прохладная, как родниковая вода. Атмосфера прозы Пушкина похожа на чью-то счастливую жизнь. Вещи названы своими именами, все четко, просто, ясно и с любовью. Нам рассказывали на лекции, что Пушкин, когда писал прозу, – вычеркивал лишнее, чтобы не мешать главному. Проза Пушкина явилась для меня большим, чем проза, большим, чем Пушкин, чем экзамен и вся русская литература. Проза Пушкина стала синонимом чуда.

Прошло с тех пор немало лет. Я замужем за добрым мужчиной, и у нас дети с большой разницей в возрасте. Теперь я сама читаю лекции, правда по XX веку. Уже давно не живу на Дубравной, из нашего дома номер четыре многие разъехались. Он бедненький, невзрачный, прореха на всем районе. Его однажды покрасили к какому-то празднику, но краска быстро облетела, поблекла, ссохлась, и дом стал выглядеть еще хуже, будто бомж в обносках. И квартиры первого этажа, все до единой, перевели в нежилые помещения, понаоткрывали аптек, магазинов, пекарен и салонов красоты…

Зимой я иногда приезжаю именно в этот лес. По три-четыре часа бегаю на лыжах и, даже когда от усталости ломит тело, даже если я перед этим ничего не ела, я хоть и устала, а не падаю. Напротив, мне настолько легко, что кажется, будто тела на мне и нет, что душа свободна – носится, как Дух Божий носился над водой до сотворения мира… Еле-еле заставляю себя уехать из леса, вернуться в город. Почему-то именно зимний лес, именно на Дубравной, исцеляет меня, очищает мысли. Летом я там не бываю и не гуляю. Лишь однажды мне пришлось приехать в самую жару, мои очередные квартиранты съезжали, нужно было селить других.

Лето – мертвое время для сдачи жилья. Люди не спеша и придирчиво выбирают, я решила пожить там, чтобы не тратить время на дорогу. В квартире, в которой выросла, я чувствовала себя немного чужой, странно это было… И радовалась, что здесь не навсегда остаюсь – моим добрым домом давно уже было другое место, далеко отсюда.

Квартира, где я выросла, кормит меня, хотя мы с нею давно расстались. У меня там разные люди жили, и стар, и млад. Студенты жили, разведенный угрюмый мужчина, молодая семья с детьми и собакой, они так меня благодарили за то, что я пустила с собакой, потому что они сбегали от опеки родителей, но с собакой им сложно было что-то снять. Они переводили деньги мне на карту, и я совсем не бывала у них, очень доверяла. И вот, когда они построили ипотечную квартиру, тихо перебрались туда, ключи оставили соседям и мне лишь написали, что съехали. Приезжаю, а там кошмар. Всей семьей мы два дня отмывали квартиру, а потом я на неделю ее оставила с приоткрытыми окнами. Мне очень было за нее обидно, что над нею надругались.

Я полагаю, самое чудесное время для моей квартиры в доме номер четыре по улице Дубравная было, когда ее недолго снимали мужчина и женщина для своих запретных встреч. Они, когда приехали смотреть, изо всех сил старались показаться мне семьей, но я их с первого взгляда распознала. Кажется, они это поняли, потому что женщина немного засмущалась и не особо осматривала то, на что обычно смотрят женщины: кухня, ванная, туалет… Они как вошли, так и согласились сразу. Пока мы с мужчиной подписывали договор, женщина глядела в окно и от смущения громко восхищалась лесом.

Я не то позавидовала, не то порадовалась за них: видно было, что они любят друг друга глубокой давней любовью и нашли в себе смелость, переступили через «нельзя» и решились на скромное пристанище. Они оба были немолоды, но и не старики еще. И, наверное, понимали временность своего запретного счастья, но решились подарить друг другу мгновения. Они были чисты и не похотливы – так мне показалось. Мне даже не хотелось брать с них денег или взять меньше, но я подавила в себе этот порыв. Жили они чуть меньше года, после Рождества мужчина сдал мне ключи, привез на работу, сказал: «Если что не так – звоните!» Когда я туда приехала, окончательно уверилась, что бывали они здесь нечасто, как другие жильцы не разжились вещами и посудой. И мне показалось, что квартире жаль, что ее покинули эти люди. По голосу мужчины я почему-то поняла, что они с женщиной попрощались, и обоим больно.

Все мои квартиранты побывали жильцами четвертого. И я, хоть и не живу здесь, остаюсь жильцом четвертого. И мне так уютно от мысли, что у меня есть свой уголок, куда я могу вернуться, если пожелаю или если так сложится жизнь. Стены могут о многом мне рассказать, а слушать я умела всегда. Крошечный лес, который все же уцелел, пригреет меня в своем морозе, крошечные существа будут спасать друг друга от голода, и я всегда буду беззаветно любить прозу Пушкина, верить в ее силу. Ведь это с нее началось мое медленное сближение с Богом.

2014

Ровно тридцать лет и три года

Пока Николай Иванович выгружал из машины продукты, Лиза отправилась осматривать дачу, о которой немало слышала от своего друга, но приехала впервые. Дача была полудикая, со старым, но крепким двухэтажным домом, яблоней и свежевы-строенной баней. Кроме яблони и двух крыжовниковых кустов, ничего