Перед солнцем в пятницу - Альбина Гумерова

Я увидела, что чуть дальше от нас, в озере, батюшка в черной рясе крестит мужчину. И вдруг наступила на зеленую бумажку. Впервые в жизни нашла деньги, подняла их, а в тысячу рублей еще пять тысяч завернуто. Михаил со Светой позировали перед селфи-палкой, а Алексей воровато курил у могучего дерева. Мужчина, которого крестили, скрылся в воде и через мгновение появился вновь. Секунду я колебалась и все же подошла к друзьям с загадочным видом. Они прыгали от счастья, целовали меня и трясли. Тысячу Алексей сразу отложил на бензин. Затем мы со Светланой основательно обошли ярмарку, накупили побрякушек, на которые свои деньги бы пожалели, и скорее поехали в ближайшую деревню за мясом.

В деревне будто специально для нас в одном из дворов закололи молочного поросенка. Он весь уже был обещан, но один из покупателей – мужик с плотным животом – поделился с нами своей частью, а маленькая старушка велела нам дождаться ее. Она расплатилась за свою часть поросенка и повела нас к себе. Поймала курицу и ушла с ней, а вскоре вернулась с огромным тазом и села ощипывать. И тут я со стыдом подумала, что мы ни рубля не оставили храму, и мне захотелось сесть рядом со старушкой и помочь ей с курицей, но я вновь устыдилась своего деревенского детства. Братья рубили нашим курицам головы и, несмотря на то, что я боялась мертвых куриц, ощипывать иногда заставляли меня. Светлана селфилась с собакой, потом гонялась за пугливой козой, пытаясь сфотографироваться и с ней, Леша и Миша о чем-то переговаривались над открытым капотом. И вдруг звонко и чисто на всю округу зазвонили колокола! Вся душа моя устремилась обратно в монастырь, хотя я никогда не была истово верующим человеком.

Когда старушка закончила, она отдала нам курицу. Мы расплатились и уехали, и я ни слова не сказала о своем желании вернуться в храм. Так как шашлык мы не планировали, пришлось взять решетку, маринад и тару, чтобы замешивать. Все это, как ни странно, продавалось в крошечном сельпо, не было там только мангала.

Всем в машине было несказанно весело, а я, пытаясь подстроиться под всеобщее настроение, притворялась, что весело и мне. И к моему ужасу Алексей этого не понял, моего настоящего состояния. Или сделал вид, что не понял, потому что это удобно.

Вернулись в наш лагерь, когда уже начали спускаться сумерки. В лесу стало намного громче, чем вчера. Отовсюду слышались музыка и веселые голоса явно подвыпивших людей. Порадовались, что возле нашего лагеря никто не остановился, только семья с детьми пришла покачаться на тарзанке и порыбачить. Сходили в кухню палаточного лагеря и попросили что-то вроде мангала. Нам отпилили от круглой бочки довольно толстое кольцо. Похоже, бочка как раз и была для этих целей – отпиливать всем под мангалы. Это кольцо мы вкопали в землю и бросили туда уголь.

От выпитого дорогущего бренди или… коньяка – так и не научилась отличать одно от другого – сделалось теплее, веселее и мягче в теле. Через некоторое время мы вгрызались в мясо, оно было необычайно нежным, сочным, брызгалось, текло по подбородку и по рукам бурыми душистыми ручейками. Мы больше не созерцали, не отдавались природе – мы жрали. И когда наелись, сидели у высокого трескучего костра абсолютно сытые, тупые и довольные. Купались уже без вчерашнего восторга и все никак не могли поверить, что вот так вот запросто нашли деньги и легко их потратили.

С противоположного берега, где вчера еще горели тихие рыжие костры, задолбила неприятная музыка. Пару раз люди отреагировали на выкрикнутые им замечания, но вскоре напились настолько, что бесполезно было их о чем-то просить. Мы плохо спали в ту ночь, можно сказать, что вовсе не спали, а провалялись в какой-то густой, тяжелой полудреме. К утру быдло чуть угомонилось и встречало рассвет уже без музыки (вероятно, побоялись, что посадят в машине аккумулятор). Они купались в гладком озере и орали, восторженно матерясь. Среди них были и дети, которых постоянно шугали и гнали в палатки спать. Мой Леша плотнее сунул наушники в уши и пошутил, что на следующий год, когда поедем сюда, найдем еще денег и купим в деревенском сельпо стробоскоп, чтобы сводить с ума мощным мигающим светом, перевернулся, насколько это было возможно в тесном спальнике, на другой бок и, кажется, тоненько захрапел… А я лежала и плакала от бессилия, от обиды, ведь люди с противоположного берега испортили нам наслаждение. Мое сердце переполнилось злобой к ним и жалостью к их детям. Если бы Алексей вылез из своего спальника и обнял меня, мне стало бы легче, наверное, потому что мы были бы вместе в этом кошмаре… В маленькой палатке мы лежали каждый в своем спальнике совсем чужие. Я вспомнила Риту и подумала почему-то, что и она однажды вот так лежала рядом с моим братом и поняла, что чужая ему, и пришла спать свою последнюю ночь у нас в доме ко мне…

Чуть позже мы вылезли из палаток и обнаружили, что наше припрятанное с вечера сырое замаринованное мясо исчезло – должно быть, собаки… а может, и люди. Залили шесть пачек вермишели и съели ее из общей посуды. Тело слабое, даже озеро не взбодрило, и на душе паршиво как-то… Предчувствие боли и пустоты и боязнь боли этой… Человек готов бесконечно обманывать себя, лишь бы не больно… Я подумала, ночь нам в наказание за то, что ни рубля в Ниловой пустыни не оставили. И даже не в этом дело, а в том, что я, услышав, как словно позвали меня колокола, не пришла, а уехала жрать мясо.

Как мы ни отговаривали Лешу и Мишу, а они, дунув по очереди в алкотестер, затеяли поехать к истоку Волги в деревню Волговерховье Осташковского района Тверской области. Часа два мы ползли по плохой дороге, погода портилась, стемнело резко.

Добрались до крошечной безлюдной деревни, и узкий ручей, через который можно перепрыгнуть, делил ее на две части. Не верилось, что это и есть огромная Волга-матушка! Скромно, будто пробуя на вкус землю, потекла она по деревне, а там, дальше, уверившись в своих силах, разнеслась, разлилась во всей красе и мощи