Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Та песня лета 2001-го.

Дурацкая, если не сказать больше. Тыц-тыц-тыц, скучный субботний вечер в провинции. Она затопила всю Ривьеру, как утренний туман на Адриатике. Там были прекрасные слова:

Because I, I live to love you some day

You'll be my baby

And we'll fly away[7]

Она тоже повторяла эти слова, представляя себя на одной из огромных дискотек, куда так и не успела попасть, как не успела подарить свою девственность брату Безымянной. Даже влюбиться не успела. Жить, как все, тем летом, которое навсегда сломало ей жизнь. Она пела, плакала, прыгала и что есть мочи трясла головой.

Пока охрана не решила: «Хватит, поиграли в дискотеку». И начала стучать огромными ключами о железную решетку, издавая звук, который немедленно заглушил голоса, обездвижил тела, остановил музыку.

Звук, который никогда не забудется, как не забывается голос матери.

15

Утром 24 декабря небо было пасмурным, небо заволокли набухшие снегом тучи, сырость поднималась от ручья и пробирала до костей.

Эмилия приплясывала, чтобы согреться, дышала на руки в перчатках. Она ждала отца под знаком «P» на парковке Альмы, в том самом месте, где они высадились 2 ноября.

За неполные два месяца столько всего случилось: так, неуправляемо, обычно происходит на воле. Эмилия волновалась. Гадала, найдет ли он ее изменившейся, заметит ли пробуждающиеся в ней новые чувства. Наконец на последнем повороте показалась машина, и Эмилия почувствовала, как заколотилось сердце, словно камень вдруг решил расцвести.

Она видела, что Риккардо улыбается ей, красивый, как постаревший актер. У Эмилии блестели глаза и щипало в горле. Она привыкла зацикливаться на недостающей части семьи, на пустом стуле между ними, и пока отец выбирался из машины – костюм в тонкую полоску, шелковый платок в нагрудном кармане, – Эмилия вдруг поняла, что оказалась здесь, в далеком будущем, только потому, что он всегда ее любил.

– Эми! – Отец широко раскинул руки.

Эмилия с разбегу бросилась в его объятия.

Все проходит. А если не проходит, то меняется.

– Что у тебя с голосом? – Риккардо взял ее за плечи и внимательно осмотрел.

– Я просто замерзла. В Болонье были батареи, а здесь во всем доме только печь да камин.

«В Болонье» – так дипломатично они говорили о ее прошлом.

– А лекарства у тебя есть? Ты нашла здесь какого-нибудь терапевта?

Эмилия вскинула брови, словно он никогда не объяснял ей такие важные вещи. Риккардо покачал головой, он хотел было включить пластинку с наставлениями, но потом решил, что в канун Рождества этим можно пренебречь. Надел пальто, сменил лакированные туфли на непромокаемые горные ботинки. Открыл багажник, где лежал рождественский кулич панеттоне и бутылка шампанского, но в последний момент передумал.

– Сначала отведи меня посмотреть церковь.

Бледные щеки Эмилии вспыхнули. Это было неожиданно. Чтобы потянуть время, она высморкала красный нос, на котором шелушилась кожа.

– Что? Стесняешься?

– Да щас!

На самом деле ее охватила паника. Страх, что отец, увидев Черную Мадонну или этот чертов «Страшный суд», к которому она прикипела, подумает: и это все?

Они шли по городу, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Вдоль тротуаров лежал грязный снег. Из дымоходов поднимался серый дым – это значило, что в городке еще жили люди. Горный ручей журчал в тишине, с приглушенным криком разбивался о белые валуны. Отец расспрашивал о Базилио, о технике реставрации, о возрасте церкви. Эмилия отвечала негромко и время от времени настороженно озиралась.

Она жила в Сассайе второй месяц, но для жителей Альмы оставалась «чужой». Хуже того – «приезжей, которая крутит с учителем», «дрянной алкоголичкой», которая «сбивает с пути хорошего парня Перальдо» и, по механизму переноса, невинных детей, его учеников. Так вот, Риккардо расспрашивал ее с неподдельным интересом, а она вжимала голову в плечи. Его вопросы как будто доносились издалека, сквозь помехи, а она между тем украдкой посматривала по сторонам: на окна, двери, темные углы этого сонного городка, кишащего змеями.

Каждый день Бруно – «святой человек»! – провожал ее в церковь перед тем, как отправиться в школу, а после работы забирал, как ребенка. И она чувствовала себя рядом с ним отчасти свободной, отчасти шлюшкой.

А про себя думала: если б вы знали…

В канун Рождества шла месса, но Риккардо все равно решил войти. Эмилии пришлось следовать за ним. Священник читал проповедь своей пастве, собравшейся по случаю праздника в полном составе. Когда Эмилия с отцом вошли, священник на минуту остановился, обратив тем самым на них внимание. Кто-то обернулся, кто-то неодобрительно зашикал. Священник продолжил:

– И сказал Каин Авелю, брату своему: «Пойдем в поле!»

В полумраке церкви воняло сыростью. Старухи зябко кутались в пальто. Мужчины с фетровыми шляпами в руках слушали проповедь или дремали. Лишь одна черная голова в последнем ряду не повернулась послушно к алтарю.

Напротив, бесстыже смотрела в противоположную сторону. Спутанные кудельки темных кудрявых волос делали ее похожей на Медузу Горгону. Она буравила взглядом непрошеных гостей, забираясь даже им под одежду. Глаза возбужденно сияли, как будто там, внутри зрачков, только что взорвалось колдовское зелье.

Эмилия не была с ней знакома. Не ведала о ее бессонных ночах в голубом свечении монитора, который она упрямо допрашивала, как колдунья стеклянный шар. В злодейские два или три часа ночи задавала вопросы Гуглу. Писала неуместные сообщения в соцсети, залезала в профили дальних родственников прежних жителей Сассайи, которые почти никогда ей не отвечали. Но она не унывала: оттачивала поиск фамилий, углублялась в сайты. Времени у нее было предостаточно. Неудовлетворенность только подливала масла в огонь. Она рылась, вынюхивала, продиралась сквозь посты и комментарии, выискивая полезные подсказки.

Она снова растолстела, и кто-то считал ее «недотраханной» или «слонихой», как было написано в туалете для преподавателей, несомненно, тем самым учеником, которого она дважды оставила на второй год. Она, без сомнений, была умна. В этом ужасном мире, который пользует и выбрасывает женщин, обманывает и предает их, она научилась себя защищать. Доверять только себе и своим инстинктам. И сейчас инстинкт подсказывал ей, что у девушки с рыжими, как у ведьмы, волосами, которая живет одна-одинешенька там, наверху, где все умирали и никто не рождался, должна быть какая-то тайна. Грязная, скабрезная. Муж, откровенные фотографии или (а вдруг?) наркотики.

Но в то утро Эмилия, проходя мимо, не знала, да и не могла знать, какие