Соло на швейной игле - Андрей Юрьев

Пришлось вставать. Переступила ногами на ледяном полу, ойкнула. Бледная, с зеленоватым отливом на коже от занавески на окне, побежала к платяному шкафу. Открыла дверку и, лязгая от холода зубами, надела спортивные синие штаны и кофту с капюшоном, натянула шерстяные носки.

Застыла перед ворохом одежды. В половине шкафа слева – мамины вещи на плечиках. Любимое пальто баклажанового цвета, джинсовая куртка, блузки, кофты, синяя юбка. На полочках аккуратными стопками джинсы, белье, майки, топики. Лера стиснула зубы. Уже больше года она делит шкаф с покойницей, ну куда это годится?

Решение пришло моментально. Выгребла в два захода мамины вещи прямо на пол. Принесла с кухни черные мешки для мусора, запихала в них всю одежду. Села на стул, оглядывая дело своих рук. Глубоко в животе скулило раскаяние, бесполезное чувство жалости, но в голове посветлело, и в комнате, кажется, стало просторнее. Даже дышать стало легче.

– Прости, мама, но надо жить дальше.

Взгляд ее скользнул по письменному столу, большую часть которого занимала мамина старая швейная машинка. Черный изогнутый чугун и хромированные детали. Золотая ветвь орнаментов с двух сторон. С иглы свешивалась белая нитка, еще мама вдевала. Машинка останется.

Лера взяла мешки в руки, увесистые и пузатые, пластик на одном поддался под ногтями, лопнул, но не настолько, чтобы вещи начали вываливаться. Понесла медленно, вроде как нерешительно, а потом все быстрее, через дверь в гостиную и дальше, и, если бы позволило место, побежала бы, лишь бы поскорее избавиться от ноши, но комната кончилась балконной дверью.

Лера вынесла мешки и кинула в угол на старые сапоги, скрученные, потрескавшиеся от влаги. Пусть пока тут полежат. Она уже шагнула к двери, но почему-то остановилась против воли, медленно обернулась, словно опасаясь спугнуть что-то там, в углу, и наклонилась над черным, матово-блестящим пластиком.

Из рваной дыры ближнего к ней пакета что-то торчало. Лера ковырнула пальцем. Зацепила. Вытащила сквозь дыру из внутреннего кармана пальто, как дохлую лягушку из болота, толстый бумажник коричневой, обшарпанной от времени кожи. Пахнуло бумагой и давно выветрившимися цветочными духами.

Открыла бумажник. В одном из отделений лежал сложенный лист бумаги, исписанный бледно-фиолетовыми чернилами, из другого торчала старая, порыжевшая от времени фотография. Лера села на пол, прямо в пыль, и аккуратно вынула и то и другое. На фото в черно-белой дымке прошлого века стояла ее мама, еще юная, в смешном пальто колокольчиком, держа за руку бородатого пожилого мужчину в короткой шерстяной куртке и шляпе на затылке. Мама приставила руку ко лбу от солнца, а старик опирался на деревянную трость. Мама широко улыбалась, глядя прямо в объектив, старик смотрел на нее с высоты своего недюжинного роста с заметным обожанием. Чудесная карточка. Живая и непосредственная, словно фотограф хорошо знал и маму, и старика. Лера отложила фотографию в сторону и развернула лист бумаги. Это было письмо, как она и думала. На сгибах оно истерлось до дыр, приходилось быть осторожной, чтобы не порвать. Почерк красивый, почти каллиграфический, но какой-то колючий.

Дорогая Даня!

Только моя безграничная привязанность к тебе еще дарит надежду на то, что это письмо найдет тебя в добром здравии и сможет помочь! Если бы ты знала, милая моя Дарюшка, как мне тут без тебя тоскливо! Если бы я был в состоянии все исправить, сделать так, чтобы ты вернулась, но, увы… Боюсь, содеянного не вернуть, тем более что на кон поставлена жизнь и благополучие всей нашей семьи.

В Ленинграде все по-прежнему. Вчера был чудесный солнечный день, но лица проходящих мимо нашей любимой скамейки казались мне ужасно старыми, синеватыми и пустыми. Как видишь, я все еще провожу много времени в нашем сквере. Там все помнит о твоих бойких шагах, о дивных глазах, жадно всматривающихся в мир.

Следующий абзац вымаран, не разобрать.

…Если нам уготовано судьбой больше никогда не встретиться, помни: сила, что живет в тебе, как и во всех нас в этой семье, может и должна быть направлена как на достижение личной гармонии, так и на общее благо. Как и ты нужна нам, мы, твоя семья, нужны тебе. Прости старого болвана, что не донес этого до тебя, и что, более того, сам виновен в том, что ты, дитя еще по сути, разглядела черное в сером, там, где остальным виделось белое и единственно разумное. Знаю, ты справедливо считаешь нас чудовищами, но мы твоя семья. Ты – часть нас, и по крови, и по призванию, и по тому, что только нам дано от бога, и в сердце своем, глубоко внутри, я уповаю на то, что ты способна разглядеть всю картину.

Молю бога о твоем благополучии ежеминутно. Храни тебя господь, дитя мое!

Твой дед,

Неразборчивая витиеватая подпись.

12 апреля 1980 г.

Лера перечитала письмо, не замечая ни холода, ни онемевших от неудобной позы ног. Как после долгого плутания в густой чаще, она увидела просвет в колючих сплетениях веток, и во тьму проник лучик солнечного света. Лера знала, что мама приехала в Бердск из Ленинграда в 1979 году, ей тогда было восемнадцать лет. Мама не любила вспоминать ни про Ленинград, ни про родных, которые там остались. Какая-то тайна окружала те далекие события. Кажется, произошел семейный конфликт, вот мама и уехала. Буквально в никуда, в точку на карте. Это все, что знала Лера. И вот в ее руках письмо от дедушки, вернее, от ее прадеда, и фотография мамы с ним. Что значат туманные намеки в письме на силу, которой обладала мама и ее родственники и которая, возможно, есть и у нее,

Леры? Ей на миг показалось, что отгадка совсем рядом. Весь мир словно сдвинулся в сторону, как уходит в отлив море, открывая невиданные доселе вещи, мусор для одних, но сокровища для других. Сердце забилось быстро и настойчиво. А потом все пропало.

На Леру опять навалилась усталость после бессонной ночи. Ей никогда не разгадать эту тайну. Слишком мало данных. Фото старика, который наверняка уже умер, и письмо, не говорящее толком ни о чем. Она сложила все обратно в бумажник, сунула в карман кофты и встала, еле разогнувшись. Ноги закололи тысячи иголок. Отсидела.

Воздух прорезал собачий лай, остро, неожиданно. Лера выглянула наружу, вцепившись руками в перила. Сверху прилетела огромная капля, с треском разбилась о ее лоб, залила брызгами лицо и прогнала остатки сна. Внизу играли, бегая друг за другом, двадцатилетняя девочка Дуся и ее собака. Они выглядели абсолютно счастливыми.