Соло на швейной игле - Андрей Юрьев

Понять – значит стать ближе. Они с матерью стремительно отдалились после смерти отца. Она рыдала, качаясь взад и вперед на стуле, как маятник, он затыкал уши и уходил из дома. Снова и снова, пока не собрал самое необходимое и не уехал в Москву. Он посылал матери деньги, звонил ей как минимум раз в неделю, и каждая минута разговора с ней высасывала из него год жизни. Так ему казалось. Особенно в последнее время. И вот он здесь, перед дверью отчего дома. Уперся головой, закрыл глаза. Тихо в подъезде, ни шороха за дверью. Не решается войти.

А ведь мама никогда не держала на него обиду долго. Как бы больно он ей ни делал, она прощала все. А он часто делал ей больно. В юности, когда искал себя и в поисках терялся, пропадал на несколько дней, приходил смурной, полупьяный. Да он просто не помнил, где и с кем провел последние сутки. Был концерт, он играл с группой: шаг со сцены – с права толстое горлышко бутылки с виски, слева дымящаяся папироса с запахом хвои. И все кружится, и безудержный хохот в ушах. Но Дэн всегда возвращался домой, как бы глубоко ни погружался. Заходил, заползал, или заносили и бросали у двери, а она его снова прощала. Несмотря на всю злобу, что он пригоршнями бросал в нее. И когда умер отец. Тогда тоже.

«Милая мама, – подумал он, – какое же у тебя терпеливое сердце».

Не отнимая лба от прохладной двери, Дэн нащупал кнопку звонка и надавил коротко. Внутри зачирикал звонок и спустя пару секунд раздались шаркающие шаги. Дверь открылась, лишив его на долю секунды опоры.

Боже! Какой же она стала!

– Мама. Мамочка. Какая ты маленькая! Дай я тебя поцелую! – Дэн помнил эту серую кофту из ангорской шерсти. – Ты в ней совсем утонула, мама…

Они стояли, обнявшись у порога. Дэн наклонился, согнув ноги в коленях, а она что-то говорила, наглаживая его маленькими сухими ладонями, и смотрела в лицо, то улыбаясь, находя давно забытые черточки в его лице, то хмурясь, замечая, как он возмужал и огрубел, и эти молниеносные смены в ее лице и шепот, кажущийся бессвязным, делали ее похожей на сумасшедшую.

Дэну на секунду стало страшно, а потом она потрогала сережку на его левом ухе, покачала головой и сказала:

– Ну, Денис, ты даешь!

И снова стала собой, словно и не было нескольких лет разлуки. Те же родные голубые глаза с поредевшими ресницами, тот же гордый прямой римский нос, та же насмешка на губах.

– Как же я рада, что ты приехал, сынок!

– Ты все такая же, мамочка.

Она махнула рукой в ответ:

– Не мели ерунды! – и завела любимую тему: – С работой все в порядке?

– Нормально с работой.

– Ну и хорошо, – она смотрела на него снизу вверх, не отрываясь, и он не выдержал, отвел взгляд, словно провинился в чем-то или она поймала его на лжи.

– Работа – это главное в жизни, Дениска. Работа и семья. Верно?

Он виновато улыбнулся.

– Все катишься по наклонной? – она, конечно же, шутила, но и потихоньку подтягивала вожжи. Ох, мама, мама.

– Ну, ладно, проходи давай, – о на отпустила его. – Ч то я тебе на пороге допрос устраиваю? Пойду лучше чай поставлю на огонь. А ты пока раздевайся, руки мой.

Дэн скинул ботинки, не торопясь повесил куртку на крючок.

– Тепло у тебя.

– Что? – крикнула мама с кухни. – Как долетел?

– Хорошо, – крикнул он в ответ и зашел в ванную. Пожелтевший пластик шкафчика с мутным зеркалом над раковиной. Стиральная машина Bosch, еще он покупал. Посредине ванны – кривоватое сиденье с синими резинками, цепляющееся за бортики. На полу крашенная коричневой краской мелкая плитка, знакомая с детства. Стены в лохмотьях отстающей побелки.

«По-хорошему, тут ремонт нужен», – подумал Дэн.

– С молоком чай будешь? – крикнула мама.

– Да, – крикнул он в ответ, затем намылил руки, хорошенько, с чмоканьем, помыл. Встряхнул, потянулся за полотенцем. Дэн помнил его. Когда-то оно было веселого синего цвета, с годами стало пыльно-серым. Вот и знакомый якорь в уголке. Ничего не поменялось, за исключением мелочей.

Выходя из ванны, зацепился ногой за порог. Чертыхнулся и увидел себя в зеркале напротив. Черный, мрачный человек с диким взглядом разных глаз, словно и не он вовсе. Такому место только в психушке.

«Рокер в отставке со швейной, мать ее, иголкой в голове».

Из кухни раздавался звон чашек и все те мелкие знакомые звуки, из которых строится домашний уют. Дэн провел пятерней по волосам и улыбнулся мрачному человеку в зеркале. Тот ответил ухмылкой. Как-то неубедительно.

«Побриться бы не мешало, а то как бродяга из ковбойского фильма. А если вот так?» Мужик в зеркале улыбнулся ему как другу. Искренне и в полный рот.

«Уже лучше. Так и иди. И нечего мать на ночь глядя тревожить. Она тебя столько ждала, не надо ее расстраивать. Не сейчас».

Сегодня только хорошее. Только пирожки и чай. Только peace, love and understanding.

Глава 14

Леру разбудил мужской голос. Она в ужасе соскочила с кровати, огляделась бешеным взглядом вокруг, но в комнате было пусто. Лишь плавно качалась занавеска у открытой настежь форточки. Оттуда, из зеленого шума, из сигаретного дыма прогромыхало:

– Ты чего, с дуба рухнул? По двести пятьдесят слишком дорого! – пауза. Потом изощренный многоуровневый мат. Затем булькающий, противный смех: – Пусть в зад себе засунут тогда!

Лера опустилась на кровать. Чертов сосед! Надо же, как испугал! Этот мужик лет пятидесяти все время что-то покупал. При этом никуда, кроме соседнего магазинчика, не выходил. Он неизменно брал там коньяк в маленькой пузатой бутылке и пару лимонов. Видимо, дела шли хорошо. Его жена работала нянечкой в детском саду. Одевалась плохо, но была воспитанна и малозаметна. Чудесные люди по меркам Бердска. Просто идеальные соседи. Окурки от них под окнами? Все лучше, чем иголки шприцев.

Лера лежала, принюхиваясь к запаху сигаретного дыма. Голова плющила подушку, как чугунная гиря, глаза резало и жгло. Не глядя на часы, она знала, что недоспала после ночной смены как минимум час, а то и два, и ей уже не уснуть. Голос соседа, басовитый и самодовольный, бил по голове дубинкой. Она накрылась подушкой,