Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

Глаза еще взволнованной Софьи Ивановны обежали кругом стола и с какою-то бессознательною, но глубокою нежностью остановились на княжне Лине, с обеих сторон которой две из пулярок, чуть не повисши ей на плечи, ужасно торопясь и перерывая друг друга, передавали ей какой-то вздор. Софье Ивановне самой себе не хотелось признаться в том чувстве, которое неотразимо влекло ее к этой девушке. Давно ли, когда Сергей приехал из Сицкого, и она его исповедовала, она не только ужасалась мысли предстоявших ему недочетов, но и самый успех его, думала она, был бы, кажется, для нее тягостен… Тогда она обеими руками, не задумавшись, подписалась под разумным приговором князя Лариона: «не женятся в 23 года, не создав себе никакого положения, не сделав ничего ни для общества, ни для себя»… Теперь все соображения ее перепутывала и смущала одна упорно, неотступно набегавшая ей в голову мысль: «А что же, если и она, это милое создание, полюбит Сережу, что же тогда?..» И она, сама себе в этом не давая отчета, досадливо отгоняя этот «соблазн» каждый раз, когда представал он перед нею, страстно, с каким-то молодым биением сердца, жаждала теперь, чтоб это случилось… чтоб «это милое создание», эта синеокая, изящная, тихая девушка… так напоминающая его, отца своего, чтоб и она… да… И Софья Ивановна отуманенными глазами глядела, любуясь, на тонкий облик Лины, и в голове ее проносилось, что, если бы уж на то была воля Божья, она и не знает, кого бы из «них двух» она более любила!..

Княжна как бы почувствовала на себе проникающую струю этого взгляда: она подняла голову, встретилась глазами с Софьей Ивановной и улыбнулась. «Да, люби меня, я хорошая!» – так и говорила эта улыбка.

У Софьи Ивановны забилось в груди как в двадцать лет…

«Господи, точно я сама влюблена в нее!» – подумала она, дружески кивая ей через стол.

Княжна тихо отвела от нее глаза, вскинула их на мгновение в сторону, где сидел Гундуров, и опять, вопросительно будто, взглянула на нее:

«О чем он тоскует?» – прочла в них ясно Софья Ивановна…

Старый официант с седыми бакенбардами и строгою физиономией, наклонясь тем временем к уху исправника, передавал ему на тарелке продолговатый конверт под казенною печатью и шептал ему таинственно и внушительно:

– Сею минутою из города к вам рассыльный; наказывал-с, что очень нужное…

Исправник торопливо вскрыл на коленях конверт, вынул из него бумагу и какое-то вложенное в нее письмо, прочел надписанный на нем адрес и, так же торопливо обернувшись к слуге:

– Князю Лариону Васильевичу сейчас! – передал он ему письмо и, слегка дрожавшими руками развернув под столом полученную им бумагу, принялся читать ее.

Слуга с тем же таинственным видом и молча поднес письмо по назначению.

Князь с некоторым удивлением взглянул на него, узнал почерк на адресе, тотчас же взял его с тарелки и спросил:

– Кем доставлено?

– Господин капитан-исправник приказали вашему сиятельству вручить-с, – отчетливо, певуче и протяжно доложил старый дворовый, от преизбытка почтительности совсем уж неестественно приподымая седые брови.

– Вам с нарочным прислано? – громко обратился через стол князь к Акулину.

– Точно так-с, – приподымаясь наполовину со своего стула, отвечал толстый Елпидифор, – получил сейчас в пакете, с извещением, что их сиятельство изволят проследовать через наш уезд в соседнюю губернию, – в имение свое, в Нарцесово, надо полагать, ехать изволят. Отъезд из Москвы назначен по маршруту в пятницу, 19-го числа, а в субботу утром они намереваются быть здесь, в Сицком-с…

– Le comte12? К нам? – вопросительно протянула княгиня Аглая Константиновна, скрывая причиняемое ей этой вестью удовольствие под равнодушной улыбкой.

– Они, ваше сиятельство, – поспешил подтвердить исправник.

– Официальности, официальности-то на себя что напустил! – хихикнул вполголоса Свищов, подмигивая через стол Духонину, – эпикуреец, а?

– Отстаньте, служба! – таким же, но сердитым шепотом осадил его Акулин.

– Я его знаю – графа! – громко возгласила Ольга Елпидифоровна, которая сидела между двумя обожателями своими, Ранцовым и Маусом, и в продолжение всего обеда занималась тем, что дразнила и натравливала их друг на друга. – Когда я была на бале в Благородном собрании с генеральшей Дьябловой, она меня познакомила… Он очень добрый старик и смешной такой: голова точно арбуз, лысая вся кругом. Он мне руку дал, любезный очень был и сказал мне, чтобы я чаще приезжала в Москву, – домолвила самодовольно барышня, – причем почтенного родителя ее так и повело, так как граф (чего не сказала вслух Ольга), приглашая ее чаще бывать в Москве, прибавил к этому: «А отцу скажите, чтобы в карты меньше играл!..»

– А мне придется отсюда скрыться куда-нибудь на время, – засмеялся Чижевский, – я у него насилу выпросился на 28 дней, родных повидать, – и вдруг он меня найдет здесь на сцене… Беда какого даст нагоняя!..

– 13-Ne craignez pas, я ему скажу et il ne vous fera rien-13! – обнадежила его с высоты своего величия княгиня.

Князь Ларион читал тем временем письмо от графа. Оно писано было крупными растянутыми буквами, как пишут начинающие дети и грамотные лавочники, и занимало все четыре страницы большого почтового листа. Содержание его, по-видимому, представляло значительный интерес, потому что князь то хмурился, то разжимал брови и сосредоточенно вникал, казалось, в смысл каждой строки. Он добрался до конца, сложил письмо.

– Извините за мою неучтивость, – своим любезным и повеселевшим тоном проговорил он, обводя легким поклоном своих соседок, – я так бесцеремонно занялся чтением… Вот и ближайший случай обделать дела Сергея Михайловича, – шепнул он тут же Софье Ивановне. И, подняв голову:

– Нарочный ваш еще здесь? – спросил он опять громко у исправника.

– Здесь еще, ваше сиятельство!..

– И может подождать несколько?

– Сколько прикажете-с!

– Так я после обеда напишу и попрошу вас письмо мое распорядиться доставить скорее на почту…

– Я сам, если дозволите, ваше сиятельство, доставлю его в город сегодня же, – отвечал Акулин, – и для большей скорости не прикажете ли отправить его с эстафетою?

– Очень хорошо-с!..

– А Полония что ж, побоку, значит? – раздался вдруг как из бочки, к общему смеху, встревоженный и раздраженный голос, – голос «фанатика», безмолвно до сих пор лишь отваливавшего себе огромные куски с блюд, которые пожирал с алчностью, достойною гомеровского Полифема14.

– Я вернусь завтра же к полудню, – сказал смеючись исправник, – а на сегодня уж извините: служба прежде всего-с…

– Дороги не в исправности? – шутливо спросил князь Ларион.

– На этот счет смею