Стон дикой долины - Алибек Асылбаевич Аскаров

вечера вас будет ждать наурыз-коже, приготовленное Зайрой из двадцати одного вида продуктов.

— Он говорит, из двадцати одного вида?

— Так и сказал, из двадцати одного...

— Разве наурыз-коже готовят не из семи продуктов?

— Так это не коже — это бурда какая-то!

— Что бы ни было, увидим и попробуем, когда придем...

Собравшиеся остановились на этом решении. Отведав ароматного, крепкого чаю с молоком, предложенного Алипой, разошлись потихоньку по домам.

* * *

Три дня весной — это, оказывается, довольно приличный отрезок времени. За эти три дня спал паводок, и вода ушла под вскрывшийся лед. Солнечные склоны освободились от снега, земля начала подсыхать, а северные склоны местами запестрели проталинами. Принадлежащий аулчанам скот вышел пастись на волю, перейдя на свежий зеленый рацион.

Живущие на той стороне речки дед Метрей и матушка Пелагея смогли наконец ступить на этот берег, радуясь воссоединению с земляками.

Маленький аул, как и вся природа, проснувшись вместе с весной, засуетился, приноравливаясь к летнему ритму жизни.

В прежние времена с приходом весны люди, окрыленные какими-то надеждами, с радостным нетерпением ожидали благоденствия, которое обычно сулит лето. В этом году подобных настроений и в помине не было... У жителей семи домов предстоящее лето, похоже, вызывало больше сомнений, чем надежд.

Трое суток подряд аул опять оставался без электрического света, вечеруя при сумеречном огне свеч и керосинок.

Глухой Карим, до которого новости всегда доходили позже всех, еще не зная, отчего нет света, приплелся в один из дней к Сарсену, возившемуся з этот момент с ремонтом мотора.

— Милый, почему так долго света нет? — спросил он.

— Солярка кончилась, Кареке!

-А-а?

— Солярки, говорю, нет.

— Солярки?.. Это что, керосин, что ли?

— Один из его видов.

-А-а?

— Да, керосин.

— А почему его нет?

— Не выделили...

-А-а? —

— Говорю, не дали нам его,

— А кто не дает?

— Начальство...

— Сарсен, светик мой, говори громче, а то дед твой день ото дня все хуже слышит.

— В общем, так, Кареке! — сказал, не выдержав, Сарсен, бросил свой гаечный ключ и встал с места. — Вон, видите? — закричал он, указывая на перепачканную черными подтеками тару в углу. — В этой бочке только наполовину солярки. Я нарочно берегу ее до Наурыза. После праздника — все, капут, прощай, свет! Нет больше ничего!

Сарсен сделал губы трубочкой, подставил в виде рупора ладонь к уху старика и прокричал:

— Солярка — это керосин. Завтра — в Наурыз — свет будет! А теперь не мешайте, возвращайтесь домой!

— А-а, спасибо, милый! — ответил Карим, довольный словами «свет будет», и поволокся своей дорогой.

Хотя Сарсен дал обещание Кариму, на этот раз сдержать свое слово он не сумел.

Накануне праздника Наурыз, двадцать первого марта, впервые в этом году прогремел гром. Следом заморосил частый дождь.

Когда пошел дождь, ближе к полудню, в аул, волоча за собой сани, въехал красный трактор. Оказалось, он прибыл из Мукура. На сани погрузили сарсеновский мотор и, не задерживаясь, тут же уехали обратно.

То, что по аулу с грохотом проехал какой-то трактор, слышали все, а вот о том, что на нем увезли мотор, мало кто знал...

Дед Метрей, прячась от моросящего дождя, лежал, свернувшись, в теплой постели. Байгоныс привычно расположился в мастерской и работал, постукивая молотком. Кабден, зажав под мышкой «Рустем-дастан» и взяв за руку внучку Асию, направился к дому Салимы. Что касается Касимана, тот вообще не выходил из дому, помогая дочери и зятю. Учитель же Мелс был вовсю занят приготовлениями к предстоящему визиту гостей, приглашенных вечером на наурыз-коже.

Так что единственным человеком, который, увязая в грязи, поспешил за поднимавшимся в сторону прежней МТС трактором, был глухой Карим. Когда он подоспел наверх, то обнаружил там Сарсена и трех парней, которые выволокли из помещения бывшей станции двигатель и с грохотом опустили его в сани.

— Кареке, всё, баста! — упавшим голосом объявил Сарсен после того, как погрузка закончилась, и поднес к его лицу раскрытые ладони. — Четвертому аулу те- ,

перь конец! Здесь больше никогда не будет света.

Карим ничего не сказал, переспрашивать тоже не стал.

Пока удалялся трактор, долго смотрел вслед, уныло сгорбившись в своем съехавшем набок дождевике.

Начавшийся грозой дождь зарядил не на шутку. Не утихал, не усиливался, а так и моросил, разрезая серую мглу, до самого вечера.

Хотя народ и суетился по поводу встречи Наурыза, всеми овладело такое безрадостное настроение, что готовы были совсем упасть духом.

Аксакал Кабден даже не решился в тот день просить Салиму почитать ему «Рустем-дастан», ведь приехавший тракторист завез ей по пути бумагу, в которой предписывалось возместить стоимость погибшего коня.

Но к вечеру все восемь семей, проживающих в семи осиротевших домах, уже знали и о ситуации с мотором, и о беде Салимы. Начиная с этого дня, благополучие действительно ушло из этого крохотного аула.

Прежде всего, несколько человек не пришли в дом к учителю Мелсу, который заранее всех пригласил отведать наурыз-коже. У Салимы не было никакого настроения, сославшись на недомогание, она осталась дома и улеглась в постель. Сарсен, наигрывая на гармони и напевая грустные песни, тоже остался дома. Карим с Нар-шой, словно обидевшись на что-то, уже в сумерках легли спать.

Собравшиеся же гости пребывали в тревожном состоянии, беспокойно суетились, будто всем чего-то не хватало, так что усидеть долго никто не смог.

— Давайте сообща напишем вверх жалобу! — предложил учитель Мелс.

Все закивали головами в знак согласия, однако никого его слова не воодушевили. Все было не как прежде, куда-то исчезли и беззлобные шутки, и задушевные беседы, поднимающие настроение. Все чувствовали неловкость от собственного бессилия и поселившейся в душе пустоты, так, с угрюмыми лицами, и разошлись тихо по домам.

На следующий день, держа в руке чемодан, повесив за спину гармонь, Сарсен пешком ушел в Мукур.

На третий день Салима, оседлав коня старика Кабдена, привезла последнюю почту и разнесла по домам. Заодно она, оказывается, договорилась с приехавшими в Мукур жителями Катонкарагая, что они приобретут ее единственную стельную корову и принадлежащих ей пять-шесть баранов.

Еще через три дня приехали покупатели, забрали у Салимы скот и погнали его в свои края.

В начале апреля Салима, заколотив в доме окна и двери, простилась с одноаулчанами и отправилась в путь. Куда, она и сама еще толком не знала... В сердце лишь