Трое из Жана-Парижа - Айгуль Клиновская

когда вагонзак отстукивал Андрею километры в колонию, неугомонная Вика уговорила Айшу поехать в Москву: «Ночь в поезде – и мы в первопрестольной!» Под этим лозунгом они купили билеты и отправились в путешествие. На пару дней запланировали посещение «Макдоналдса», Красной площади и общаги, где учился Эдик. Тот регулярно слал письма, в конце которых шариковой ручкой или простым карандашом рисовал Айшу с фотографий, что она присылала из Славянска.

Свои снимки с мечтательным взором сопровождал многозначительными надписями.

Неоднозначен твой гордый взгляд,

Не разгадать движением души.

Бродяги обречены и безнадежны на обряд,

И мне не суждено просить любви…

Пусть невпопад, но строки эти будоражили. Парни в Жанатасе пили и дрались, изящных порывов души в них не наблюдалось. Эдик был иным. Экзотический и утонченный цветок, непонятно как возникший и выживший на суровой степной земле. Его непохожесть привлекала. Куба, например, писал короткими рублеными фразами, будто колол дрова. Почерпнуть из его писем хоть сколько-то полезной информации было невозможно. Становилось понятно, что писанину он воспринимал как тяжкую повинность и лишь совесть не позволяла ему забросить это дело. Айша, получая от него мятый конверт, почти воочию видела, как Куба вздыхал и клеил его, потом долго носил в кармане, забывая скинуть в почтовый ящик. Эдик же в своих письмах сплетал предложения, как венки из весенних трав, даже буквы выводил изысканно и украшал эффектными загогулинами. Пока она качалась на волнах отношений с Зауром, Эдик, пусть и уникальный, состоял в когорте друзей-земляков. Его письма Айша читала как образец высокого эпистолярного жанра, но отвечала по-дружески, не поощряя романтических порывов.

Москва встретила многолюдно и многолико. Айша, жительница крохотного городка, растерялась от захлестнувшего сразу у вокзала хмурого водоворота людей. Она почувствовала себя хрупким бумажным корабликом, который подхватило течение и понесло по тусклым улицам. В подземном переходе к ней с криком кинулся безумный старик: «Какие глаза! Смотрит ланью!» Она отпрянула и припустила к выходу. Кто-то толкнул в спину и прошипел: «Куда прешь, чурка косоглазая?» На улице ее догнала Вика.

– Ты чего?

– Домой хочу, – вздохнула Айша, за мгновение побывавшая и ланью, и чуркой.

– В Славянск? Мы же только приехали.

– Нет. В Казахстан.

Вика затормошила ее – некогда киснуть. Девчонки отстояли гигантскую очередь в «Макдоналдс», подивились чистоте и иностранности места. В светлом зале вкрадчиво звучал Элтон Джон. Молочный коктейль оказался вкусным, а вишневый пирожок – так себе, хорошо, что купили один на двоих.

Нашли архаичного вида тетку, которая сдавала комнату. Айша, разинув рот, разглядывала и хозяйку, сухую и узкую, похожую на богомола, и квартиру с длинным коридором, множеством дверей и высоченными потолками. До этого коммуналки Айша видела только в кино. Второпях бросили сумки и поехали в гости к Эдику.

Тот жил на станции «Молодежная» в общежитии художественного училища. Айша гордилась, что земляка оценили по достоинству и приняли в столичное учебное заведение. Успехи и провалы жанатасцев, где бы они ни были, принимались так же близко к сердцу, как успехи и провалы кровных родственников. Вооружившись разноцветно-абстрактной картой, девчонки нырнули в метро. И… Айша потерялась. Вот только что Вика была рядом, а теперь вокруг только незнакомые лица. Айша стояла посреди перрона, пытаясь вспомнить хотя бы обратную дорогу к тетке-богомолу. Две минуты прошло или двадцать, и в толпе появилось родное лицо. Оказалось, Вика села в поезд, а Айша отстала. Тогда Вика начала читать «Отче наш». Так с молитвой доехала до следующей станции, вышла и пересела на поезд, который шел в обратную сторону. А потом и Айшу нашла, застывшую перепуганным изваянием. Весь оставшийся путь до «Молодежной» Айша держалась за ее рукав: Вика была на год старше и не пасовала перед толпой и трудностями. А еще ей помогал «Отче наш».

В общежитии, которое торчало понурой свечкой на пустыре, пришлось поплутать, но они нашли нужную комнату. Эдик безмятежно спал средь бела дня. Ворвавшись к нему, девчонки застыли на пороге – над кроватью висел портрет Айши. Простодушная Вика, не умевшая сдерживать эмоции, одобрительно заахала и подскочила к полусонному творцу.

– Давно мечтала познакомиться с жанатасским Ван Гогом!

Тот засуетился, убежал в бесконечные лабиринты общаги и кинул клич, что приехала землячка. Комнату вмиг заполнили студенты, которые наскребли по сусекам нехитрых припасов и шустро накрыли стол. Закипела нечаянная пирушка. Все довольно быстро напились водки, закусывая чем бог послал. Магнитофон чувственным голосом Патрисии Каас призывал оставшийся в сознании народ разбиться по парам. Айшу пригласил осетин Асламбек, светлоглазый и кудрявый, как юный Ленин. Хватило его ненадолго, потому что он был чертовски пьян. Пытаясь сфокусировать взгляд, потоптался по ногам под волнующее грассирование француженки. Закончив танец, проводил даму за стол и направился к выходу. Конфуз случился практически на пороге – Асламбека метко вывернуло на эскиз, над которым, как выяснилось позже, Эдик корпел не один день.

Вечеринка постепенно угасала, усталые студенты расползались по комнатам. Даже Вика куда-то подевалась. В голове Айши шумели обрывки разговоров, музыки, звона стаканов. Реальность казалась нечеткой и неяркой, очертания предметов размылись. На грани ночи и наступающего утра мир лишился своей угловатости.

Расстроенный из-за потери эскиза Эдик сдвинул стол и упал на койку. Айша прилегла рядом, погладила по руке:

– Прости, что так вышло.

Низкое серое небо постепенно светлело. В квадрат окна незаметно, словно виновато, вползал московский рассвет. Комната наполнялась новым днем, обыденным и в то же время преисполненным значимости.

– Мы испачкали постель, – Айше было неловко, что природа оставляет такие прозаические следы невероятного переворота в жизни.

Эдик поцеловал ее голое плечо.

– Не волнуйся, я все решу.

Тетка-богомол чуть не пала ниц, когда пропавшие на сутки девчонки вернулись целыми и невредимыми. Она уже укрепилась в мысли, что их похитили на органы. На обратном пути в Славянск Вика бранила Эдика страшными словами, считая, что он бессовестно воспользовался состоянием землячки. Сама Вика уснула в чужой комнате, вокруг спали сплошь порядочные люди, которые, в отличие от жанатасского Ван Гога, не посягнули на бессознательное тело. Айша не отвечала, смотрела на проплывающий за окном высоченный еловый коридор и размышляла, как напишет о случившемся Оле. С Эдиком расстались скомканно, на прощание он снял со стены и подарил портрет.

Водя пальцем по стеклу, Айша рисовала покатые горы и трех человечков. Двое в треугольных платьицах, один в шортах и с непослушными вихрами на голове. С грустью думала об Андрее. С тех пор как пришла безрадостная новость, Айше особенно тягостно было вспоминать его. Даже в