Рисовальщик - Валерий Борисович Бочков

бесы обернулись золотистыми купидонами, ржавый скрежет взвился из туманной бездны торжественным до-мажором кафедрального собора, в пробоину серого железобетона брызнула берлинская лазурь – ярко, звонко, радостно.

Боль – не смерть, да и смерть – какой пустяк. Сущая ерунда. За один глоток эликсира вечности можно отдать все сокровища мира. Мы пили жадно – как спасённые после кораблекрушения, как смертники, помилованные в утро казни, как дети в бреду, как уцелевшие гладиаторы, как пехотинцы после штыковой атаки. И если высший миг бескорыстной страсти не есть соприкосновение с бессмертием, то что тогда? Миг, когда мы равны богам. Миг безвременья. Миг абсолютной свободы.

В процессе нам всё-таки удалось раздеть друг друга, особенно сопротивлялись её рубиновые ботфорты, сшитые из тугой кожи какого-то экзотического гада и натянутые до самых ляжек. Ни застёжек, ни молний – как чулок. Меняя позы и придумав на ходу парочку новых, мы осьминогом вползли в комнату и завершили акт на сиротской кушетке.

Смолкли стоны, крики, визг и хохот – на Ванду иногда в момент оргазма находит хохотун, первый раз я даже испугался, теперь ничего, даже нравится, – мы лежали на жёстком матрасе, и я ждал, когда соседи начнут долбить в стену. Сумрачный свет уличного фонаря светился сизыми лужами по полу. Из кустов за окном посвистывал если не соловей, то кто-то очень даровитый.

– Это что… – прошептала она.

– Соловей… должно быть, – тихо отозвался я, ленивым пальцем чертя круги в окрестностях её соска.

– Нет, – нежно спросила Ванда. – Вот это?

Она подняла руку, в ней был револьвер. Для дочки мента этот вопрос явно попадал в категорию риторических. Ванда приподнялась на локте, чтобы видеть моё лицо.

– И ты знаешь как?

Я ухмыльнулся.

– Я серьёзно, – повторила она почти зло.

– Слушай…

– Нет, – перебила она. – Нет! Ты думаешь, сунул патрон, взвёл курок, нажал на спуск… да?

– Ну ещё надо прицелиться, – хихикнул я фальшиво.

– Прицелиться… Отец говорил, что пистолет в неумелых руках – пропуск на кладбище.

– Ну что, я не стрелял никогда!

– В человека? – Она вскочила на колени, её божественная грудь синхронно подпрыгнула, и я почти инстинктивно потянулся губами к левой.

Ванда оттолкнула меня. Я подался вперёд и чмокнул её в колено, Ванда фыркнула. Моя ладонь попыталась проникнуть между её бёдер, но она крепко сжала ноги и хлёстко шлёпнула меня по руке.

– Правда? – Ванда брезгливо покосилась на мои гениталии. – Правда! Вот о чём ты думаешь? Я с ним говорю о смерти, а он…

Мне стало неловко. К тому же момент был явно упущен. Ванда со знанием дела открыла барабан, вытряхнула единственный патрон в ладонь. Посмотрела мне в глаза:

– Бунич убьёт тебя. – На её лицо падал зеленоватый свет, оно казалось чужим и почти страшным. – Он убьёт тебя, а потом меня. Он мне сказал об этом. Сегодня вечером сказал.

Я молчал. Птица в кустах тоже. Ванда вставила патрон, ловко защёлкнула барабан. Неожиданно выставила руку в сторону окна и спустила курок. Боёк звонко цокнул в пустую ячейку.

– Ты что? – шёпотом прокричал я.

– У тебя что, всего один патрон?

– Нет, пять… В ванной.

Она беззвучно опустила револьвер на пол, с тягучей звериной грацией скользнула ко мне. Кончиком языка коснулась соска, после прикусила его зубами. Я вздрогнул, выгнул спину.

– Я думал, мы говорим о…

– Именно, – не поднимая головы, ответила Ванда. – На том свете такого не получишь…

Я нашарил её затылок, накрыл ладонью.

– Убери руку! – приказала она. – Лежи смирно! Лежи и запоминай. На всю жизнь запоминай…

Её язык совершал неспешную прогулку по ландшафту моего тела, в районе пупка к языку добавились губы, чуть ниже к экскурсии присоединились и пальцы. Я угадал ритм, такие мелодии играют чёрные пианисты в прокуренных барах Гринвич-Виллидж в предрассветные часы. Звуки тягучи, как сладкий яд. Ты знаешь мелодию, но музыкант обманывает тебя, он задерживает ноту. Пауза тянется целую вечность, мелодия зависает на самом краю, и ты уже готов отдать всё на свете, лишь бы услышать вожделенный звук.

Не знаю, кто делил со мной той ночью мою нищенскую койку – богиня или чертовка, ведьма или фея, чародейка или сам дьявол, – но даже на Страшном суде я бы клятвенно подтвердил, что более фантастического оргазма я не испытывал ни до, ни после.

34

Моё тело валялось никчёмным трупом, моя душа продолжала выполнять фигуры высшего пилотажа в розовых небесах зефирного рая; краем глаза я видел, как Ванда неслышно поднялась. Прошла, на ходу вытирая рот тыльной стороной ладони, на цыпочках в прихожую, бесшумно открыла дверь и вышла из квартиры. Абсолютно голая. Я с трудом приподнял голову, открыл рот, но выговорить слова у меня не получилось. Я тупо смотрел на полоску сизого света, проникшего из подъезда.

Через минуту Ванда вернулась с чёрной сумкой спортивного фасона. Она аккуратно прикрыла входную дверь. Так же на цыпочках прокралась в комнату и повернула выключатель. Лампочка оказалась ватт на пятнадцать. Вжикнула молния, Ванда подняла сумку и перевернула её. На пол, на кровать, на моё голое тело посыпались деньги. Пачки денег – одни совсем новые, склеенные бумажной банковской лентой, другие – скрученные в тугие рулоны и стянутые аптечными резинками или зажатые большими канцелярскими скрепками.

Ванда молча смотрела на меня, я молчал тоже. Вопросы были, но я их боялся задавать: при всём желании не мог вообразить ответа, который хоть в какой то степени устроил бы меня.

– Ты сошла с ума… – наконец выдавил я. – Это Бунича?

Она кивнула.

– Ты что, их… – Я кивнул в сторону окна, – на улице оставила?

– В кустах. Не хотела сразу…

– Боже… – выдохнул я.

Взял толстую пачку купюр, от них чуть пахло машинным маслом; на бумажной ленте школьным почерком было написано: «Сто тысяч руб.». При всей внушительности сумма была незначительна – немного меньше тысячи долларов. Пару дней назад доллар стоил тысячу двести.

– Твоя? – Ванда кивнула в сторону моей сумки.

– Моя.

Ванда раскрыла её и начала торопливо запихивать туда деньги. Я сел, от ледяного линолеума пятки тут же онемели.

– Ты сошла с ума… – проговорил я и повторил тихо: – Ты сошла с ума…

Ванда вырвала из моих рук пачку купюр, сунула в сумку.

– Теперь он точно убьёт нас, – прошептал я.

Ванда вскинула голову, локтем вытерла мокрую щёку.

– Заткнись, Христа ради, – крикнула резко, глаза у неё были красные, со слипшимися ресницами. – Одевайся! Быстро одевайся!

Послушно я натянул майку.

– Прямиком отсюда на Белорусский, покупаешь билет – и дуешь в свой Амстердам.

– У меня нет немецкой визы, транзитная виза нужна… Кажется. Я