Плутон меняет знак - Елена Козлова

– Спасибо, Ида Валентиновна. Только это не мои цветы.

– Как же не ваши? Вчера с ними пришли, я точно помню. У меня пока Альцгеймера нет, в отличие от вашей соседки сверху.

Я молча забрала розы. Родион смотрел на меня с иронией и осуждением. В его руках бесновалась переноска с мяукающим котом. Призрак дрессировщицы львов Бугримовой стоял в широком дверном проеме, уперев ладони в бока, и хохотал.

Что ты чувствуешь, Стасик? Что ты чувствуешь?

На улице Родион, проанализировав ситуацию, остановился, поставил на землю переноску и заявил:

– Знаешь, Стасик, стриги-ка ты своего дурацкого кота сама.

– Почему?

– Потому что ты блядь.

– А что такого случилось?

– Ты не понимаешь?

– Нет.

– Ты при живом муже принимаешь букеты от мужиков.

– Родик, бывшем муже, – напомнила я.

– Но пока я живу с тобой, это просто неприлично.

– Родик, когда ты уже съедешь?

– Двадцатого числа.

– Я уже год слышу про двадцатое число.

– Этого двадцатого точно съеду.

– Точно съедешь?

– Да. Плутон же меняет знак.

– А кот?

– Что кот?

– Он меня исцарапает.

– Стасик, вот пусть вчерашний хахаль и возится с твоим котом.

Я не решилась предлагать Ростиславу участвовать в мероприятии по облагораживанию кота и, прижав букет к груди, как ребенка, поволокла питомца к грумеру в одиночестве. Как и предполагалось, во время бритья кот стал орать, как обезьяна-ревун, вырываться и впиваться когтями в мои нежные руки.

– А мы ему сейчас повязку на голову наденем, – нашлась грумер Ксения, заклеивая пластырем мои ладони.

– И что будет? – спросила я.

– Когда животному на глаза и уши натягиваешь повязку, оно теряет всякую способность к сопротивлению. Лайфхак от одной блогерши. Она уже несколько лет так стрижет котов и собак, даже колтуны распутывает. Повязку наденет – и вперед.

Ксения натянула на кота черный носок с прорезью для носа. Кот мгновенно притих и через десять минут был обрит. Длинная шерсть осталась только на лапах, шее и кончике хвоста. Состриженная лежала на полу, как старая овечья доха.

– Ну, чистый лев, – похвалила свою работу грумер.

Я выдохнула, достала телефон и неожиданно для себя ответила Ящерову: «Привет. Дела нормально. Как ты?» Через три часа, закинув домой букет и гладкого котика, я уже сидела в баре на «Белорусской» и накидывалась шотами в компании обладателя коварной фамилии. Ящеров делился новостями. От него ушла жена, а последнюю машину, серебристый гелик, в рамках обязательной госпрограммы пришлось обменять на белую «Волгу».

– Она тут стоит, за углом. Пошли покатаю.

– Ящеров, ты пьяный.

– Хорошо, я только покажу.

– Ящеров, у меня у самой такая же во дворе стоит.

– У меня круче. Я оленя скрутил и вместо него значок от мерса присобачил. У тебя-то, поди, с оленем?

– С оленем.

– Жопа ты, Стасик. А с руками что? – Ящеров кивнул на пластырь.

– Кот поцарапал.

– Точно жопа.

Я заглянула в туалет, где освежила розовой помадой губы, и вернулась к Ящерову, который успел заказать игристого «на ход ноги». Пузырьки в бокалах суетливо рвались вверх.

– Зафиналим встречу и пойдем тачку смотреть. – Мой спутник красивым жестом поднял бокал.

Я сделала символический глоток, но Ящеров велел опустошить бокал до дна, потому что на трезвую голову невозможно смотреть на его автомобильный крах.

– Значок от мерса – это, конечно, здорово. Но под ним же все равно это белое говно, – вздыхал Ящеров, очищая лобовое от легкой снежной крупы.

– Говоришь стихами.

– Я вообще талантливый. Давай внутрь залезем?

– Зачем?

– Ну, представим, что мы Павлик и Маша из шестидесятых.

– Павлик и Маша?

– Помнишь, мы в институте придумали, что где-то есть идеальная пара. Павлик и Маша. Они всегда держатся за руки, смотрят друг на друга аки агнцы и всех раздражают.

– Точно. Я и забыла.

– Ну, вот Павлик и Маша сейчас будут греться в крутой тачке. И слушать джаз. У меня и магнитола есть. Друган один сделал. Иногда можно что-то интересное поймать. Даже из Америки.

Мы устроились на ледяных сиденьях, Ящеров включил печку и стал возиться с магнитолой. Она издавала белый шум, в который иногда врывалась гнусавая иностранная речь.

– Разговоры космонавтов, – уверенно заключил Ящеров.

Ничего интересного ему поймать не удалось. Из динамиков зазвучала музыка композитора Пахмутовой. В «Волге» стало теплее, дворники гипнотизировали скрипом. Картинка перед глазами стала расплываться, Пахмутова – превращаться в набор звуков, фонари за лобовым – в сплошной мутный желтоватый свет. Я хотела сказать Ящерову, что девочка Маша, кажется, немного перебрала, но не смогла пошевелить языком. Я закрыла глаза, и мне показалось, что я спускаюсь вниз по ступенькам, одна, вторая, а третьей нет, только пропасть. И я полетела в пропасть.

⁂

Господи, как дальше жить? Страшно-то как, как страшно. Сколько времени? Пять тридцать восемь? Я всегда просыпаюсь в пять тридцать восемь… Чьи это шаги? Родика? Никак не съедет. Как же его выставить? Он, выходит, уже встал. Надо притвориться спящей, пока он не уйдет. Чтобы не разговаривать. Или, чего доброго, с сексом полезет, а я не выношу, когда он до меня дотрагивается. Будто ножом по тебе проводят, а не рукой. Но долго так не пролежишь. Надо встать и его в «Пятерку» отправить. За маринованными луковичками, которых там нет. Пусть походит по району, поищет луковички. Хоть глаза мозолить не будет. Ну, ничего, двадцатого свалит. Горевать без меня, наверное, станет. Умрет еще от тоски. Или застрелится, он обещал. А хоронить кто будет, это же дорого. Мне придется. Ладно, может быть, на работе его с похоронами помогут, войдут в положение. Хотя откуда там деньги, в научном институте… Алиментов не будет. Это плохо. Надо деньги начинать откладывать. А то на что на пенсии-то жить…

– Ну ты, Стасик, и дрыхнешь, – раздался над ухом голос Ящерова. – На часах двенадцать дня.

Спустя минуту я поняла, что лежу голая в квартире Ящерова в кровати Ящерова. Что не помню, как тут оказалась, что давно уже утро и даже день. И дома, наверное, волнуются. С ума сходят. Ночевать не дома не входит в мои правила, потому что самое ненавистное для меня – ночевать не дома. Впрочем, по телику же обещали эмоции и приключения…

– Мне надо позвонить. Где мой телефон? – вцепилась я в Ящерова.

– Я его спрятал.

– Зачем?

– Чтоб никто тебе не мешал спать. Сама же говорила, что устала.

– Разве?

– Да, когда я тебя сюда вез. Так отдыхай. Спи. Сейчас время такое – надо спать. Я почти все время сплю.

Ящеров достал из тумбочки пачку таблеток.

– Две штуки – и готово.

– Ящеров, мне домой надо.

– Тебе у меня не нравится? У меня икра черная есть.

– Мне пора ехать. Где телефон?

– Никуда ты не уедешь.

– Почему?

– Я одежду твою спрятал.

– Зачем?

– Хочу спать с тобой.

– Но я не хочу.

– На хера ты тогда со мной встречалась? – удивился Ящеров.

– Просто так.

– Просто так ничего не бывает. Ты же меня любишь, я знаю.

– Нет.

– И я тебя нет.

– Тогда отдай шмотки, и я поеду.

– Стасик, я тебя не просто не люблю. Я тебя ненавижу.

– За что?

– За все. За фотки твои в фейсбуке[17]. Типа, как у тебя все классно складывается. Муж такой охуенный, сын симпатяга, вид из окна панорамный.

– Ящеров, это просто фотки. С мужем я год назад развелась.

– А почему не рассказала?

– Зачем?

– Чтобы меня успокоить. А то я живу и думаю, что у всех все зашибись и только у меня хреново. Жена ушла, дочь ненавидит, бизнес накрылся.

– Что за бизнес?

– Я же тебе говорил, ты забыла?

– Забыла.

– Ничего твоя голова, Козлова, не держит.

– Она не держит только лишнюю информацию.

– Я – это не лишняя информация. Так вот, я книгами торговал. Но потом их запретили. Теперь я сплю. И хочу, чтобы ты просто спала рядом. Я тебе, кстати, клофелинчика вчера подсыпал.

– Подожди. Клофелинчик… Что-то знакомое. А пять лет назад, когда тебя ограбили, клофелинчик в твоей крови не для меня ли был?

– Для тебя. Я стаканы тогда перепутал. Случайно твой выжрал.

– Ты псих.

– Да. И хорошо разбираюсь в препаратах. Вот, бери таблетки. А шмотки и телефон я не отдам.

– Ящеров, меня же искать будут. Ребенок дома волнуется. Я никогда не исчезала.