Шанс его жизни - Софи Астраби

41

Иногда Станисласу кажется, что внутри него скрипит дверь. Слишком долго все было закрыто. Радость и печали. Он замечает, что первое слово в единственном числе, а второе – во множественном. И, разумеется, делает из этого выводы.

Когда он был ребенком, то следил за настроением матери. Он боялся ее грусти почти так же, как ее смерти. В те времена все крутилось вокруг этого. Настроение матери было погодой его жизни. Однажды во время обеда он даже услышал, как тетя шепнула Синтии: «Ты его, наверное, от солнца родила, он грустит от одной мысли о дожде». И в этом была доля правды.

Он всегда считал, что встреча его родителей была ошибкой, следствием которой стало его рождение. Оба понимали, что не подходят друг другу, но даже при таком единодушии один из них все же терял больше.

Когда он был маленьким, мама одевалась и красилась каждый день так, словно собиралась выйти по какому-то особому случаю. Но никуда не выходила. Она ждала, что на нее обратят внимание, что произойдет нечто исключительное. И, несмотря на все ее старания, ничего так и не происходило. Взгляд мужа проносился мимо нее со скоростью поезда. Будь у него хоть капля смелости, Станислас наверняка предложил бы ей уйти. И прожить свою жизнь в другом месте, где молчание не имеет ничего общего с равнодушием. Но он ничего не сказал.

Он приезжает в дом родителей и впервые в жизни задается вопросом, какого черта он здесь делает. Отец сидит в кресле и вышивает крестиком один из своих холстов. Малиновка на ветке вишни на голубом фоне. Это выглядит как картина в картине, и мотив ее скучен. Мать включила радио, она счастлива, потому что звучит грустная песня. Песни восьмидесятых годов – они все такие: о молодости, которая больше не вернется.

На долю секунды он встречается взглядом с отцом и говорит себе, что это не отец, это предчувствие. Вот что ждет его самого, его и его жизнь, полную определенности.

Чтобы прогнать эту мысль, он решает пойти в свою комнату. В последний раз, когда он был здесь, он нашел фотографию Сарры, а через несколько дней она написала ему сообщение. Ему кажется, что с тех пор произошел миллиард событий. Что он уже совсем другой человек. Эффект Сарры, думает он, улыбаясь. Так уже было, он чувствовал то же самое, когда был подростком.

Он проводит указательным пальцем по столу и замечает, что тот полностью покрыт толстым слоем пыли. Сюда уже давно никто не заходил, но он рад, что его комната еще не превратилась в музей ужасов. С таким прилежанием, как у отца, в его собственном кабинете скоро не останется места для вышивок.

Станислас играет с рычагом кресла, опуская и поднимая сиденье, пытается найти положение, при котором можно сделать максимальное количество оборотов. Он помнит, что когда-то его рекорд был семнадцать, но в тот день, пытаясь встать, он рухнул на землю, и его затошнило. Губой он ударился о массивную деревянную ножку стола. Того, который сейчас у него за спиной. Когда он поворачивает голову, его взгляд падает на листок бумаги, придавленный той самой ножкой. Он наклоняется, чтобы поднять его, и обнаруживает, что дальше, под столом, лежит что-то еще. Он тянется и достает конверт. Запечатанный конверт, на котором написаны его имя, фамилия и адрес. Марка с профилем королевы Елизаветы II погашена третьего сентября девяносто третьего года. Он переворачивает конверт и находит на обратной стороне имя отправителя, хотя на этот счет у него уже нет никаких сомнений.

Он так долго ждал этого письма.

42

1992–1993

Они лежали на газоне во дворе лицея, положив головы на рюкзаки. Майское солнце согревало их лица, следующий урок был через час, и они могли позволить себе расслабиться, почти задремать.

– Знаешь, чем я всегда мечтала заниматься? – спросила Сарра.

– Нет.

Ее лицо озарилось.

– Водить автобус!

Станислас с трудом сдержал смех.

– Автобус? – переспросил он.

– Да!

– Это провал на встрече с консультантом по профориентации.

– Ну ты и сноб, я скажу.

– Я не сноб. Просто я скорее умру, чем стану заниматься чем-то похожим на работу моего отца.

– Ты был бы гораздо производительнее, чем он, с пятьюдесятью пассажирами на борту вместо одного-двух.

Он не отозвался. Сарра продолжила:

– У моей бабушки не было водительских прав, а моя мама получила их только тогда, когда смогла себе это позволить, почти в тридцать лет. До сих пор не так много женщин можно увидеть за рулем автобуса. Это тоже проявление эмансипации. Мать Мелоди никогда не водит машину, потому что ее муж утверждает, что она не умеет этого делать. Думаю, что, слыша это снова и снова, она в конце концов поверила ему. Я видела, как она себя ведет. Не нужно ничего говорить, она сама идет к правой двери, открывает ее и садится на пассажирское сиденье. Как дрессированное животное. Вы, парни, можете представить себе в будущем все что угодно, даже полет на Луну. У вас есть примеры, образцы поведения, вам все разрешено. У нас же нет ничего. Только дурацкие сказки, отвратительные предписания и куча стереотипов, от которых меня тошнит. Хуже всего то, что никто этого не понимает. Все с самого их рождения дарят девочкам розовые пижамы, а мальчикам – голубые. Никто не задумывается над тем, что это не наш собственный выбор, никто, кажется, не осознает, что в обществе отсутствует свобода воли. С самого детства меня называли мальчишкой-сорванцом. Представляешь, как это ужасно! И, знаешь, самое ужасное то, что долгое время я этим гордилась. Я гордилась всем, что отличало меня от девочек, потому что нам постоянно твердили, что быть девочкой – это отстой. Но теперь с этим покончено. У меня лучшие оценки в классе, а я должна смотреть, как вы полетите на Луну? Ты когда-нибудь задумывался о том, что начиная с шестого класса избранными в совет лицея у нас всегда были девочки, но до сих пор в стране не было ни одного президента Республики – женщины? Что это значит? Ты можешь мне объяснить? В какой момент мы останавливаемся? Когда мы начинаем сами себя тормозить? Я мечтаю водить автобус, потому что он большой, занимает много места и никто не ожидает, что я стану это делать.

43

Несколько месяцев назад Станислас спросил у матери, может ли он помогать ей в салоне после уроков. Отведя глаза, он уточнил – «работать». Ему нужно было немного карманных денег. Чтобы чувствовать себя свободнее. Он не хотел постоянно объяснять, зачем ему нужны очередные пятьдесят франков. Синтия гордилась тем, что ее сын берет на себя ответственность, причем без всякого намека с ее стороны, но вместе с тем почувствовала приближение старости. Станислас становился самостоятельным, и еще одна часть его детства ускользала от нее. Она оставила свои мысли при себе и просто согласилась.

Ей давно нужно было навести порядок в кладовой. Он мог бы начать с этого, с кучи коробок с краской для волос, которые нужно было рассортировать. Ему просто нужно было отследить номера оттенков, записать их в блокнот и отметить те из них, которые подходили к концу. Потом она найдет ему еще занятие. В парикмахерской нет недостатка в работе, говорила она. И действительно, он работал без остановки. Благодаря часам, проведенным в салоне, деньгам, полученным на дни рождения, и продаже своих комиксов, которые он давно не читал, ему удалось набрать необходимую сумму. Достаточную для того, чтобы оплатить два билета на поезд и два места в хостеле. Для того, чтобы сдержать свое обещание отвезти Сарру посмотреть на море.

Он сказал ей: «Завтра утром я приеду за тобой. Прогуляем гуманитарные предметы, немецкий и физкультуру». Все было так просто. Даже ему самому было трудно в это поверить. Он помнит то чувство всемогущества, которое испытал, произнеся эти слова, и безграничную свободу от осознания