Последний человек в Европе - Деннис Гловер

Оруэлл слушал, рассеянно наблюдая, как из его пирога победы сочится жир, сгущаясь в подвальной прохладе.

– Кормить стали лучше, правда? – спросила Уилшин, наблюдая за ним.

– Не жалуюсь. – Он отрезал кусок вилкой и даже сумел его проглотить. – Все это, конечно, чрезвычайно изобретательно. Но вот чего я, Билл, опасаюсь. Ты не думаешь, что сужение лексикона сужает и мышление? В конце концов, наши мысли ограничены словами, которыми мы можем их выразить. Наверняка это сейчас и происходит в России.

– О да, но это не так уж плохо. Как утверждает Огден, хороший язык – это машина для мышления. Чем меньше слов, тем острее мышление и тем более точный смысл мы придаем словам.

– И тем меньше недопониманий, – сказала Уилшин, чью глупость Оруэлл уже потихоньку начинал ненавидеть. – В смысле, между государствами, как говорит Уэллс.

На лице Эмпсона появилась детская улыбка.

– Знаете, один мой иностранный студент думал, что английская поговорка «с глаз долой – из головы вон» буквально означает «незримый и безумный». Как по мне, чем меньше слов, тем лучше.

– И как бы ты это сказал на бейсик-инглише?

– Очень просто: «невидимый, немыслимый». Гораздо точнее. И поэтичнее, если подумать.

– Ямб, – заметила Уилшин.

– Почти Шекспир.

Ужасаясь про себя такому сравнению, Оруэлл запил остатки пирога остывшим искусственным кофе. Задумался о слове студента: «безумный». Кажется, это бейсик-инглиш адекватно передать не сможет.

Уилшин словно прочитала его мысли.

– Как думаешь, бейсик справится с «Гамлетом»?

Пока Эмпсон отвечал, Оруэлл гадал про себя, как же на новом языке назовут безумца: может быть, «неправильно думающий», а у людей со злым умыслом это с легкостью может применяться и к политическим диссидентам. Вот и первый шаг к тому, чтобы объявить вне закона саму мысль.

– Скажи-ка, Блэр, – начал Эмпсон. – А ты читал мою статью о достоинствах перевода Вордсворта на бейсик? На самом деле это существенно проясняет его мысль. Помогает сегодняшним людям действительно понять романтиков, а не только притворяться, будто понимают. Если хочешь, я тебе занесу.

Ему вдруг пришло в голову, что применительно к таким интеллектуалам, как Эмпсон, безумие многое объясняет.

* * *

После обеда он готовился в Первой звукозаписывающей студии, через две комнаты от его кабинета, к записи сводки военных новостей для субконтинента. В отличие от других задач, неумолимо скучных, здесь требовалось все его творческое мышление. Он считал это игрой, где цель – донести факт одновременно правдиво и неправдиво. Трюк не в том, чтобы придумывать позитивные новости или скрывать негативные, а скорее в том, чтобы представлять их в «полезном», по мнению Б. Б., свете для военных действий. Например, об успешном наступлении фашистов сообщать не запрещается, но только если намекнешь, что это этап многоходовой западни, в которую по глупости влез враг. Не запрещается сообщать и о смертях от бомбежек, но только подчеркнув неуклюжесть или подлость нацистов – или все сразу. Тут главное – вкрадчивость.

Эту сводку он подготовил уже несколько дней назад, но только сейчас она вернулась от цензоров, через которых на ВВС проходило каждое слово. В ожидании начала записи он ходил по краю большого люка, под которым река Флит текла в подземном русле из Хэмпстеда в Темзу. В ВВС все знали назначение люка: туда нужно сбросить все засекреченные документы, если вторгнутся нацисты. Он представил, как его листы бронирования для лекций ВВС вымывает на речной берег у дома его детства в Шиплейке, как в гестапо узнают имена всех честных профессоров литературы, неправильно толковавших Киплинга. Из-за бетонных стен доносился низкий рокот поезда Центральной линии, потом на «Оксфорд-серкус» с шипением открылись и закрылись двери вагонов.

Он оглядел дешевую обстановку военного времени: фанерный офисный стол, обитый приглушающим звук зеленым сукном; длинный и сложный ряд электрических рубильников и ручек настройки для круглого микрофона из бакелита; книжный шкаф со стопками старых сценариев и картонными коробками не внесенных в каталог записей. Вздохнул и опустил глаза на машинописный текст, смахнул пепел, упавший с очередной его сигареты. На странице стояли две печати: «ОДОБРЕНО ОТДЕЛОМ БЕЗОПАСНОСТИ» и «ОДОБРЕНО ПОЛИТОТДЕЛОМ». Пять строчек вымарано. Вспомнив, о чем говорилось в вычеркнутых фразах, он понял причину удаления: там ненароком ставился под сомнение исход текущей военной кампании – а за такую необдуманную оплошность могут поставить и черную метку напротив его имени. «Но по крайней мере получилось сделать пропаганду не такой отвратительной, какой она могла бы быть», – подумал он. Хотя кто в Индии будет это слушать.

Продюсер за стеклом поднял левую руку, растопырив пальцы, и загибал их один за другим для отсчета: пять, четыре, три, два, один. На панели управления перед Оруэллом загорелась красная лампочка – и он начал зачитывать измененный сценарий.

– «В Тихом океане произошло крупное морское сражение, – начал он и перескочил через вымаранную цензорами строчку – очевидно, в ней было что-то нелестное для союзников. – Неделю назад мы сообщали о провалившейся атаке японского флота на остров Мидуэй, теперь нам поступили данные об их потерях. Известно, что они потеряли четыре авианосца и ряд других кораблей. Также выпущены данные о битве в Коралловом море, и всего по результатам этих двух сражений у японцев затоплено или повреждено тридцать семь кораблей разных классов, в том числе затоплены линкор и пять крейсеров».

А о потерях союзников – ни слова, обратил он внимание. Он продолжал читать как можно размереннее – надеясь, что приступ кашля не испортит запись и не придется начинать все заново. На востоке Китая продолжались тяжелые бои, японцы продвигались во Внутреннюю Монголию, перерезав важный торговый маршрут в Россию… Затем, как всегда, пошел воодушевляющий список производственных показателей, на который, не сомневался он, наложат бодрящий марш.

– «Мистер Оливер Литтлтон, министр военного производства Великобритании, только что представил поразительные данные о текущем производстве. Среди прочего он заявляет, что сейчас Британия производит для военных целей машин (в том числе, конечно, танков) – двести пятьдесят тысяч единиц в год, крупнокалиберной артиллерии – сорок тысяч единиц в год, артиллерийских боеприпасов – двадцать пять миллионов единиц в год. Также он заявляет, что производство самолетов повысилось на сто процентов, а производство торговых судов – на пятьдесят семь процентов…»

Тем вечером он снова вернулся к дневнику. Он уже открывал его несколько недель назад, когда решил, что война вошла в новую, многообещающую фазу. Казалось, власть Черчилля пошатнулась, пошли разговоры о втором фронте. К людям, думал он, возвращается революционный дух. Возможно, благодаря Криппсу[61] война принесла бы хоть какую-то пользу. Но вновь он