Последний человек в Европе - Деннис Гловер

– «Бесхребетный Киплинг»[60] или как там было? – спросила Айлин.

– Да, но он извинился – и теперь они лучшие друзья. Давай-ка, Эйч Джи, выпей скотча. – Эмпсон потянулся за декантером и умудрился разлить всем, не пролив ни капли. Уэллс опустошил свой стакан.

– С тобой согласен всякий разумный человек, Эйч Джи, – сказал Оруэлл. – Однако разумные люди ничего не решают. Ты же знаешь, все мы мечтаем об одном мире – с социализмом и общим сотрудничеством. Это наша единственная надежда. Просто у меня свое понимание, как мы к нему придем.

– И какое же?

– Наверное, сперва придется победить коммунистов. Затем вернуть что-то из того мира, где жили Полли и Киппс. Я имею в виду королевскую семью, палату общин, судей в париках и так далее. А также национализировать шахты, банки и Итон.

– Вот видишь, – сказал Эмпсон, – с этим-то как не согласиться. – Он снова наполнил всем стаканы. – Нужно за что-то выпить. За что, Эйч Джи?

– Да, Эйч Джи, – тепло сказала Инес. – За что?

Тот чуть подумал, потом встал и поднял стакан.

– За будущее.

– И за прошлое, – добавил Оруэлл.

3

Лондон, июнь 1942 года. Вместе с Айлин он отправился на работу на метро, стараясь не тревожить сонные семьи, которые ночевали на перронах, прячась от бомбардировщиков люфтваффе, хоть к этому времени налеты стали не более чем шумной помехой, мешавшей выспаться.

Они вышли среди мешков с песком в Вест-Энде и миновали воронку на месте магазина Джона Льюиса. Однажды именно здесь Оруэлл просил милостыню, когда изучал жизнь бродяг, и вспомнилось, как в сорок первом после большого налета манекены, вытащенные из магазина, аккуратно выложили на мостовой, словно побелевшие трупы, а он рассеянно пнул кисть в канаву. У дома 200 по Оксфорд-стрит – старого универмага Питера Робинсона – он поцеловал Айлин на прощание в щеку и спустился по ступенькам в свой офис. Там уже вовсю подметала коридоры, распевая хором, армия отвратительно жирных уборщиц – у одной талия была не меньше метра в обхвате. Пели они романтическую песенку из американского мюзикла, что к тому времени стала вездесущей. «Единственное оптимистичное время дня в этом месте», – подумал он.

В верхнем из двух подвалов находился его кабинет – номер 310. Или, вернее, не кабинет, а одна из пятидесяти одинаковых кабинок, разделенных двухметровыми перегородками из фанеры и штукатурки, которые давали минимальное уединение и никак не спасали от невыносимого шума разговоров, диктовки и печати, который действовал всем на нервы и мешал любой творческой работе.

Его стол был погребен под нераспечатанной почтой и новостными телеграммами. Когда он сел, рядом остановил свою тележку клерк-почтальон и навалил новую гору бумажек. Впереди ждало унылое утро за составлением писем напыщенным литературным светочам, заполнением листов бронирования на радиопередачи и поиском гонораров, не дошедших до гостей. Другими словами, бумагомарание – причем каждый документ утраивался, чтобы на копиях проставили одобрения разные комитеты чертовых дураков. Он не смог заставить себя взяться за это сразу и сперва просмотрел обзор ВВС, лежащий поверх бумажного моря.

ПРАГА (ЧЕШСКАЯ РАДИОСТАНЦИЯ) НА НЕМЕЦКОМ ДЛЯ ПРОТЕКТОРАТА. 10.06.42

Месть за Гейдриха: деревня стерта с лица земли, все мужчины расстреляны: ОБЪЯВЛЕНИЕ

Он прочитал сводку. За убийство командира СС Рейнхарда Гейдриха всех мужчин деревни Лидице расстреляли, женщин отправили в концлагеря, а детей «передали соответствующим органам». Он перечитал: «передали соответствующим органам». Вот в каком мире он теперь живет. Скоро, думал он, может случиться и так, что над тобой посмеются, если допустишь, будто история Лидице – правда, хотя об этом объявили сами немцы. Он вспомнил список злодеяний, о которых точно знал, что они произошли, и твердо решил сохранить их для потомства.

Он закурил и приступил к работе. Сегодня секретарша, миссис Барратт, одна на двоих с Эмпсоном, работала с ним и тем самым освобождала от необходимости печатать программы и письма самому. Он устало потянулся за диктофоном. Услышал, как в кабинке через узкий коридор какую-то ерунду нес его коллега с отвратительным аристократическим произношением, и метнул в него враждебный взгляд.

В полдень он спустился на обед в столовую в нижнем подвале. Если повезет, там будет она – Стиви Смит, поэтесса, с которой ему хотелось переспать. Оруэлл встал в очередь, топчась рядом с немытыми тарелками и сколотыми чашками на столиках. Впереди в лоханях дымились жуткие на вид рагу и пудинги; одно блюдо напоминало вареную треску с репняком. Оставалось только улыбаться и терпеть; в конце концов, идет война, и за то, чтобы доставить драгоценный белок (если он вовсе не искусственный), тонули матросы с торговых судов.

Когда очередь сдвинулась, он увидел надпись мелом на доске: «Сегодняшнее блюдо – пирог победы». Он протянул несколько монет за ломтик пирога и, поискав стол, заметил Эмпсона, сидевшего, к сожалению, рядом с их коллегой Санди Уилшин – глупенькой блондинкой и бывшей актрисой, которая, как подозревал Оруэлл, примеривалась к его должности.

– А, Санди, Билл, вас-то я и искал, – соврал он. – Я тут подумывал записать передачу для индийцев на бейсик-инглише.

– Прекрасная мысль, – сказал Эмпсон. – Его польза для обучения английскому очевидна. – Обычно располагающий Эмпсон, подсев на свою любимую тему, становился редким занудой. – Истинная красота языка – в его простоте и сокращении числа слов в лексиконе. Вот вы знали, что все слова, которые вам нужны, можно уместить на одну страницу? Ну, конечно, маленьким шрифтом и на большую страницу. Словарь бейсик-инглиша содержит всего тысячу слов, не считая имен, названий и так далее.

– Всего тысячу? – Оруэлл все это, конечно, уже знал.

– Да. Даже не верится. Восемьсот пятьдесят в первой категории – это основа словаря. Пятьдесят – во второй категории, международные слова вроде «радио» и «граммофон». И еще сотня из прикладной науки. Огден и Ричардс считают, что на данный момент в словаре лишь пятнадцать процентов слов представляют сомнительную ценность, поэтому, возможно, уже следующее издание будет окончательным. Твой приятель Уэллс хочет, чтобы после войны бейсик-инглиш стал языком Всемирного правительства.

– Я и не знала, что это настолько развитый язык, – глупо сказала Уилшин.

– Фокус в том, чтобы избавиться от глаголов. Огден оставляет всего десять глагольных действий. Никаких тебе will, would. Только людей путать. И число существительных урезали. Я имею в виду, зачем говорить «щенок», если можно сказать «молодая собака»? Или, раз уж на то пошло, зачем говорить «сука», когда проще запомнить «собака-женщина»? И так далее. Как видите, упражняя таким образом разум – то есть применяя к словам категории времени, пола и так далее, – можно