Несбывшаяся жизнь. Книга 2 - Мария Метлицкая

Надюша выключила воду, вытерла руки полотенцем и тяжело вздохнула:

– Жалко мне ее, Лиз. Очень жалко. Несчастная она баба. Да-да, при всем ее антураже и неземной красоте очень несчастная.

Лиза удивилась.

– Больна она, – оглянувшись на дверь, шепнула Надя. – Тяжело и давно больна. Долгое время была ремиссия, а сейчас обострение. И со дня на день Ирка ложится в больницу, а что там дальше – никто не знает. Она молчит, эта тема табу. Но мы-то чувствуем и понимаем. Вот я и молчу, ясно?

Лиза кивнула.

– Вот как, оказывается… Наверное, кровь, лимфогранулематоз? Или что-то другое?

«С этим живут, и живут долго. Да, периодически больницы, и все-таки живут. А если лейкоз? – Размышляла Лиза, не услышав ответа. – Бедная женщина. Бедные дети…»

В кухню влетел мальчик Боря – десятилетний Иринин сын и Лизин племянник. Смешной, конопатый, курносый, с ярко-зелеными, крыжовенными глазами.

Лизе захотелось крепко его обнять, но она постеснялась. Конопатый Боря попросил пить, и Лиза, нежно погладив его по вихрастой рыжей голове, налила большую кружку кваса.

Мальчик, быстро и жадно выпив всю кружку, убежал на улицу.

– Оставайся, мне с тобой легче. Ночевать будем в одной комнате: Владька закаляется и спит на балконе! – уговаривала Надюша. – А сейчас все домоем и пойдем в лес, хочешь? Лес здесь светлый, прореженный. Оставайся, Лизочек, и ни о чем не думай. А вечером разожжем костер, попьем чайку, потреплемся! Выспишься на свежем воздухе, а после завтрака уедешь, договорились? А на Ирку внимания не обращай. Жалко ее до невозможности.

Надя с отчаянием махнула рукой.

– Неплохая она баба, поверь. Нежадная, неглупая. Просто несчастная. Сначала мать всю жизнь ее гнобила, попрекала, что она – копия отца, вора и преступника. А в юности у Ирки случилась большая любовь. Но не сложилось, замуж он не позвал. По сути – предал, не захотел брать в жены дочку преступника… Ну и вышла за этого Игорька малахольного. Хотя нет, – хохотнула Надюша, – он не малахольный, это Владька мой малахольный. А этот ушлый, хитрый, расчетливый. Противный мужик, но Ирку любит. А она его нет. Всю жизнь его еле выносит, морщится. А куда деваться? Раньше не ушла, а теперь и говорить нечего…

Лиза молча вытирала посуду, не перебивая.

– Ну и представь, что у нее в голове, – продолжала Надюша, подавая очередную тарелку. – Неизвестность, болезнь, дети… Что с ними будет? Не сомневайся, хмырь этот хитрый сразу же женится, а что будет с Борькой и Милочкой? Борька маленький, Милочка девочка сложная. В общем, невесело все, Лизок. Ну что, пошли в лес?

Пока Надя воевала с дочкой, Лиза ждала у калитки и переваривала услышанное.

Как все, оказывается, непросто. Вот тебе модная и холеная Ирина… И такая судьба. Нельзя судить по внешнему виду и первому, зачастую обманчивому, взгляду. И еще – никого нельзя осуждать.

10

Дружба с Ириной, а точнее, сестринские отношения, начались спустя несколько лет.

В очередной рецидив Ирина изменилась и помягчела. Поняла, как коротка жизнь, и отложила, спрятала терзающие ее всю жизнь обиды и страсти. Сказала, что всех простила: и изменщика-отца, и несчастную, сумасшедшую, отнявшую у нее нормальное детство мать, и предательство любимого человека. И мужа – мелкого, хлопотливого, нелюбимого – ведь мужем он был хорошим, кто бы смог столько лет возиться с больной женой? И отцом был неплохим. А то, что нелюбимый, – не его вина. И Надю, нелюбимую золовку, приняла: когда святая Надюша меняла ей пеленки и кормила с ложечки, Ирина целовала ее руки.

– Гордыня – страшное дело, – шептала она. – Слава богу, я успела это понять!

Но больше всего она хотела видеть Лизу. Сестру, как она ее теперь называла.

– Ты завтра придешь? – спрашивала она, и в глазах ее читались надежда и страх.

Лиза кивала:

– Конечно.

А приезжать было непросто, особенно после вечернего приема. Видя Лизины мучения, Надюша, светлая душа, уговорила Ирину не требовать ежедневных Лизиных визитов: только днем, после утренних. Да и кто ее пустит в больницу после девяти вечера?

Но Лиза, понимая, что Ирина уходит, ездила ежедневно.

Пускали: просачивалась – все-таки врач. Натянув белый халат, Лиза врала, что ее пригласили на консультацию.

Ирина была плоха, да и врачи пожимали плечами.

– Кто знает, – со вздохом говорили они. – Человек она сильный, а вот как распорядится…

И поднимали глаза кверху, намекая на высшие силы.

Смешно…

Это медленное, многолетнее угасание смиряло всех с ожидаемой потерей. Говорили, что и так дано было о-го-го, сверх обычной положенной меры. Повезло.

Милочка, старшая дочь, ждала второго ребенка, брак ее оказался удачным, и за нее можно было не беспокоиться. А вот подросток Борис, конопатый Борька, вызывал тревогу. Вечно его куда-то заносило: то рокерские или байкерские клубы, разукрашенные, похожие на страшных разъяренных животных, мотоциклы, то музыкальные группы, играющие «тяжеляк», от которого через пару минут начинала трещать голова. То пугающего вида девицы, затянутые во все черное и говорящие хриплым басом. То кое-что похуже, грозящее вполне реальным сроком… Папаша отмазывал, но всегда было страшно: что еще выкинет Борька?

В тот год вообще все навалилось: и Иринина больница, и Владик, потерявший работу, – и опять все тянула Надюша. Уставшая, потухшая, еле живая.

* * *

Племянница Лизы Яська, дочка Надюши и Владика, жила в Петербурге – училась в художественном училище. Сошлась там с милым и странным парнем Глебом, будущим скрипачом.

Глеб был из семьи старинной ленинградской интеллигенции: мама скрипачка, папа композитор. Жила семья в знаменитом Толстовском доме на Рубинштейна, в огромной, как и положено, захламленной наследной квартире.

Сколько там было комнат? Точно никто не знал. Надюша утверждала, что четыре, Владик – что шесть, а Лиза настаивала на пяти. Но кроме неподсчитанных комнат были еще коридоры, коридорчики, закоулки и закоулочки, многочисленные кладовки и хозяйственные помещения – просто не квартира, а лабиринт!

Все разбредались по углам и с трудом друг друга находили.

– Как вы здесь – аукаетесь по-лесному? – смеялась Лиза.

Неожиданно из-за угла появлялась бабушка, на пути возникал чей-то брат, по длинному темному коридору пробегал какой-то племянник… В крошечной каморке у кухни жила престарелая, давно бесполезная домработница.

На кухне незыблемой горой высились чашки от кофе и блюдца от тортов с засохшим разноцветным кремом. Огромный старинный стол, покрытый бархатной, сто лет не стиранной скатертью, был полон хлебных крошек и каких-то корок. На вечно немытой плите разом стояли три джезвы разных размеров, от малюсенькой, на одну мелкую чашечку, до литровой – и связывало их одно: их