Черное сердце - Сильвия Аваллоне

Я хотел повернуть налево, к одному заведению на равнине, о котором слышал много хорошего, но никогда там не был. Я хотел, чтобы у нас все было по-новому, как будто мы только что родились. Но в последний момент, будто камикадзе, повернул в противоположную сторону.

Ресторан назывался «Зеленый олень». Он еще сохранился, он был там, на одном из холмов Донато в долине, более солнечной, чем наша.

Когда мы подошли ко входу, у меня внутри все сжалось. Последний раз я переступал этот порог воскресным днем в начале августа. Двадцать пять лет назад.

Эмилия тоже не решалась войти. Стояла и смотрела на дверь, словно ожидая, что кто-то ее откроет. Я не мог это объяснить, мне не хватало данных. Ее нерешительность взяла верх над моей, и я толкнул двери.

Время бывает беспощадно, бывает чудодейственно.

Когда я думаю о том, что оно сделало с моей долиной – с городками, где в шестидесятые годы прошлого века проживали тысячи, а сейчас осталось несколько десятков человек, – у меня ноет сердце. Каменщики и каменотесы Сассайи славились на весь мир, тогда здесь жило тридцать пять семей. Ниже, за Альмой, выращивали коноплю, там были суконные фабрики. Я помню из детства пекарни, рынки, множество лавок, праздники в честь святых покровителей, бары, где гул голосов не стихал до позднего вечера. А потом словно чума прошла, опустели дома и бары, рестораны и площади. Как будто время превратилось в лавину, сошедшую с горных вершин, и заглушило все голоса.

Но здесь, в «Зеленом олене», время сберегло все до мелочей. На стенах все так же висели оленьи рога, все так же смотрели на тебя стеклянными глазами чучела сов и куропаток. И много черно-белых фотографий мужчин в шляпах и женщин в платках из тех времен, когда этот край был богат и никто представить себе не мог, что их внуки массово сбегут отсюда. Даже столы, мне показалось, были накрыты теми же скатертями, на них стояли те же резные деревянные салфетницы.

Но поскольку сегодня было не августовское воскресенье 1990 года, а среда или четверг ноября 2015-го, в зале с видом на Альпы было пусто. Только Эмилия задумчиво ходила между столиками, поглаживая столовые приборы и салфетки.

– Не представляешь, как давно я не была в ресторане.

– Я тоже.

– Но тебе, кажется, грустно.

Я замер, чувствуя себя неловко, не зная, что ответить. В отличие от нее, я не умел лгать.

Из кухни вышла пожилая синьора в фартуке, с волосами, собранными в пучок, и спросила нас, где мы предпочитаем сидеть. Эмилия выбрала квадратный столик у окна с видом на Момбароне. Мы сели друг напротив друга, и пока синьора зажигала тонкую свечу, я чувствовал, как дрожат мои руки. Я даже вспотел.

Самосаботаж, вот как это называется. Когда хочешь выбраться из болота, позволить себе обычный поступок – пригласить девушку на ужин, и в то же время хочешь наказать себя за эту попытку, поэтому из всех мест выбираешь худшее.

Эмилия с любопытством читала нехитрое крестьянское меню: полента с дичью, полента с сыром, запеченная с маслом полента. А я старался сосредоточиться на ней, на ее прекрасной улыбке, на настоящем, которое представлялось чистым листом, но мой взгляд, словно притягиваемый магнитом, все время соскальзывал в сторону, на длинный стол, накрытый для большой и шумной семьи, – в прошлое. И пока Эмилия заказывала литр домашнего вина и поленту с сыром для нас обоих, перед моими глазами, как на любительской киноленте, мелькали веера, тосты, смех того воскресенья, и невидимый пресс давил на легкие.

– Сколько у тебя было девушек?

Я резко вернулся в настоящее.

– Почему ты спрашиваешь? – Я заметил, что наши бокалы наполнены вином. – Разве количество имеет значение?

– Черт, конечно! Имеет, и какое! Ну, выкладывай. – Эмилия подняла свой бокал. – Только чур правду.

– Ноль, – признался я, чокнувшись с ней бокалом. – У меня никогда не было невесты.

Она недоверчиво покачала головой:

– Ни одного романа за тридцать шесть лет?

– Только редкие, унылые случайные связи. И даже они начались поздно.

– Ты никогда не влюблялся? Не жил с девушкой? Не знакомил девушку со своей семьей?

Последний вопрос уколол меня больнее всего.

Я сказал:

– Нет, ничего этого не было, – и по ее лицу понял, что ответ ей понравился.

Мы опустошили бокалы в один прием. Вино помогло мне прийти в себя.

– А ты? – спросил я.

Эмилия как-то сразу приосанилась. Откинулась на спинку кресла и картинно вздохнула.

– У меня была куча парней! Мы чпокались в туалетах ночных клубов в Риччоне. Но были и серьезные романы, по два-три года. Один раз даже пять лет – с Эмануэле, моей самой большой любовью.

Говоря это, она не смотрела на меня. Улыбалась как бы сама себе.

– Мы жили вместе, когда учились в университете. Он даже предложил мне выйти за него замуж… Но я была не готова.

Из всех ее слов я инстинктивно выхватил одно: «Риччоне».

Принесли поленту. Эмилия засияла. Не знаю, что тому было причиной – вино, ресторан или удачное «собеседование» у Базилио, – но она определенно пребывала в прекрасном настроении. Я же, наоборот, чувствовал себя так, словно к моим ногам привязан камень, а под столом озеро, черное и глубокое, готовое в любую минуту поглотить меня. И потому мне захотелось взять все это внезапно свалившееся на меня незаслуженное, неожиданное счастье и сжечь его к чертовой бабушке.

– Какими судьбами из Марке в Сассайю? – Я не смог сдержаться, даже не посмотрел на еду. Серьезно, жестоко, отчаянно: – Вернее, из Риччоне в Сассайю?

Лицо у Эмилии потемнело. Она перестала жевать, отложила вилку и уставилась на меня. В ее глазах я, без сомнения, увидел ненависть.

– Со мной допросы не работают, запомни раз и навсегда. – Она вытерла уголки рта салфеткой. – Если будешь вести себя как мудак, я поем, возьму твою машину и уеду. Плевать, что у меня нет прав и я не знаю дорог. Разобьюсь, а ты останешься без машины.

Я опешил от такого преображения.

– Я тебя о чем-то спрашивала? Например, почему ты привел меня сюда, ведь это место причиняет тебе боль? Спрашивала, о ком или о чем оно тебе напоминает? Пыталась расковырять твою рану? Нет, потому что я не дерьмо.

– Прости.

Внезапно я взял ее руку и сжал ее.

Закрыл глаза. Чувствовал, как по щекам катятся