Четверть века назад. Книга 1 - Болеслав Михайлович Маркевич

между тем как се monsieur Auvert никаких лекарств не предписал, а только говорил об этих causes morales, которые совсем не дело доктора, а принадлежат к secrets de famille, в которые посторонним не следует вмешиваться», а потому она просит его, Руднева, «сказать ей настоящую правду, может ли он взять на себя лечить Лину просто, безо всяких этих хитростей, которым она не верит, потому что знает, откуда они идут» (тут разумеется, само собою, князь Ларион, подговоривший или подкупивший, по ее понятиям, Овера из злости к ней, Аглае, с целью противодействия ее планам относительно замужества ее дочери), и что за эту «правду» она «с большим удовольствием готова ему дать mille roubles хоть сейчас же». На это молодой врач, весь вспыхнув, весьма решительно и резко объявил ей, что то, чем страдает княжна, не нарыв на пальце или жировая шишка, которые можно вылечить мазью или надрезом, что всякая внутренняя болезнь тесно связана с условиями жизни больного, с теми именно «моральными причинами», о которых говорил доктор Овер, а тем более такие страдания, как страдания сердца, чувствительнейшего из наших органов, находящиеся в прямой зависимости от этих условий и причин. «Это известно каждому профану, – заключил, разгорячившись, он, – а потому я в вашем предложении, княгиня, вижу не только обиду для себя, но и какое-то намерение с вашей стороны, в обсуждение которого я не вхожу, но участвовать в котором я не намерен и предпочту лучше сегодня же покинуть ваш дом!» Аглая страшно перепугалась и, облившись мгновенно слезами, принялась клясться и божиться, что она ничего другого не имела в виду, кроме «le bonheur de ma fille», и готова все сделать для этого, а потому умоляет доктора остаться и «лечить больную, как он знает». По его уходе она тотчас же послала за Евгением Владимировичем для обычного совещания. Но «бригант» напугал ее еще более, сказав ей, что доктор весьма основательно мог заключить из ее предложения и разговора с ним, что она довела свою дочь до серьезной болезни и теперь хочет скрыть это, подкупая его деньгами, и что это может сделаться тотчас же известным всей Москве.

– 2-Mais c’est affreux, affreux! – завопила Аглая, так и вспрыгнув на своем диване. – Que faire, mon ami, que faire-2?..

– Доказать на деле ему и всем, что это неправда, – протянул Зяблин своим сдобным голосом, – и воспользоваться представляющимся вам для этого случаем!

– Каким случаем, que voulez vous dire3?

– Гундуров здесь, – молвил «бригант» с некоторою торжественностью.

Она привскочила другой раз.

– Гунду… Déjà4! Где он?..

– У княжны, к которой привел его князь Ларион Васильевич…

– Il la mené chez ma fille5!..

– Вы дали ему на это полное право: вы сказали ему, чтоб он делал, «как хочет».

– C’est donc fini, fini6! – заголосила Аглая, роняя отчаянно руки и разражаясь новыми слезами.

– Да что же это наконец, княгиня, – вскликнул Зяблин, теряя всякое терпение (а сколько его было у него с этою умною женщиной, про то могло бы сказать одно небо!), – неужели вы еще надеялись после всего, что было, навязать вашей дочери этого петербургского… молодца! Пора, кажется, понять, что она умрет скорее, чем выйдет за него!

– Je dois donc accepter ce petit monsieur pour mon beaufils7! – злобно вскрикнула Аглая.

– Если вы не хотите, чтобы с вашею дочерью…

– Знаю, знаю! – перебила она его с желчным хихиканьем. – И вы с ними говорите заодно! Je n’ai personne pour me défendre8!..

Зяблин с выражением оскорбленного достоинства на разбойничьем лице поднялся с места.

– Если вы так принимаете мои слова, мне ничего более не остается, как удалиться…

Она отчаянно замахала руками.

– Ну 9-bien, ну bien, зовите его сюда, зовите, et que cela finisse-9!..

«Бригант» медленными шагами вышел из кабинета и через пять минут вернулся. За ним шла Lucrèce, с которою он встретился на лестнице.

– Она говорит, что он уехал, – промолвил он, кивая на полногрудую Церлину и опускаясь в любимое свое кресло подле дивана хозяйки.

– Господин Гундуров? Так точно, ваше сиятельство, – залопотала немедля та, – уехали сейчас, я сама видела. С господином Ашаниным изволили уехать…

– Что же это значит? – воскликнула княгиня, изумленно разводя руками.

– Ничего этого я не могу знать, ваше сиятельство, – возразила горничная, – потому что они… ни даже господин Ашанин, – недовольным голосом примолвила она, – ни с кем в доме, кроме князя и княжны, не говорили…

Аглая, вся покраснев, обернулась к «бриганту».

– 10-On vient chez moi, dans ma maison, к моей дочери отправляются, et l’on ne se donne même pas la peine de se présenter chez moi!.. J’espère que la princesse Lina voudra bien m’expliquer ce que cela veut dire-10!..

И она гневно поднялась с дивана, намереваясь тотчас же идти к дочери с требованием этой «экспликации»…

– Княжна уснула, – поспешила сказать понимавшая по-французски Lucrèce, – сейчас от них вышли князь Ларион Васильевич и наказывали Глаше, чтобы к ним, кроме доктора, никого не пускать.

Княгиня опустилась снова на место.

– Весь дом теперь у меня вверх дном поставили! – фыркнула она, сердито махнув рукой и принимаясь тут же усиленно обмахивать себя веером.

XLVII

Дохнула буря, цвет прекрасный

Увял на утренней заре, —

Потух огонь на алтаре1!..

Пушкин.

Часу в шестом в комнату, которую занимал Василий Григорьевич Юшков в верхнем этаже дома, постучала горничная княжны, Глаша. Он поспешил отворить дверь и вышел к ней в коридор.

– Я опять за вами, – сказала она ему, – проснулись, просят вас к себе опять.

– Что, как ей?

– Ничего-с… Сидят у окна, задумались очень, – добавила со вздохом Глаша.

Лина так задумалась действительно, что не слышала, как он вошел к ней, как приблизился к самому ее креслу. Она глядела в сад пристальным, сосредоточенным взглядом, словно уйдя всем существом своим в эту тишь, и ширь, и свет пред нею под лучами солнца природы.

«Будто никогда не видела ее, или прощается с нею навсегда», – пронеслось в мысли старика, тревожно глядевшего на нее. Ему стало жутко… Он сделал еще шаг и присел к окну рядом с нею.

– Вы почивали до сих пор, Елена Михайловна? – тихо спросил он.

Она вздохнула всею грудью, медленно повернула к нему голову, по верху которой словно золотистым венчиком бежала горячая полоска света, и остановила на нем глаза. Еще никогда не сияли они таким глубоким… «уже неземным», показалось ему, блеском.

Она повела утвердительно головой вниз.

– Я его опять