Земля под снегом - Эндрю Миллер

из ее сизых лужаек. Где лучи соединялись, он видел мишень, в которую Фрэнк и его сын Джон, приезжавший из закрытой школы на каникулы, пускали стрелы. Фрэнк однажды показал Эрику свою коллекцию луков. Дал ему английский длинный и предложил натянуть тетиву. Эрик справился, но с трудом, с заметным усилием; он этого не ожидал. В то время они еще могли стать друзьями.

Он прошел по траве к двойной стеклянной двери с задней стороны дома. Занавески еще были раздвинуты, и вокруг ступенек разливался желтый свет. Он поднялся к стеклу и заглянул внутрь. Увидел ее – она была одна. Сидела на софе затылком к нему, даря взгляду роскошь волос. От сигареты вился дымок. Звучала музыка. Он постучал по стеклу, выждал, постучал громче. Она встрепенулась, оглянулась; затем встала и осторожно двинулась к двери, на лице зарождалась улыбка. Когда уверилась, что это он, улыбка стала шире, и она повернула ключ.

– Ничего себе, – сказала она.

Он вошел. Она закрыла и заперла дверь, задернула, взявшись за шнур с резным наконечником из слоновой кости в виде шахматной фигуры, тяжелые занавески. Потянулась к нему поцеловать, затем отступила, чтобы вчитаться в его лицо.

– Что-то случилось? – спросила она.

Он покачал головой. Вопрос вызвал у него досаду. Он зашел глубже в комнату, она вернулась на софу. На ней были черные брюки капри и тонкий медового цвета свитер, на шее нитка жемчуга цвета снеговых облаков. Ступни босые, на ногтях темно-красный лак. В комнате было тепло – в ней всегда было тепло. Фрэнк установил новую систему отопления, побуждаемый женой (в холоде Элисон уже не та Элисон), а еще, как он сказал, из-за телепередачи про грядущий новый ледниковый период. Всю зиму она могла одеваться дома легко. Дом был большой, бывшее загородное обиталище банкира викторианских времен. Не особенно красивый, пропорции странные, но облагороженный снаружи глицинией, девичьим виноградом, плющом, временем. При нем был зимний сад – рубиновое и зеленое стекло. На территории небольшой бассейн с павильоном для переодевания, слегка напоминающим шале. Формально они жили там втроем, но мальчик, что ни год, отправлялся в школу, а Фрэнк с утра до вечера трудился в табачной компании. Большую часть времени Элисон была одна, дрейфовала по комнатам, чей обогрев стоил немалых денег.

– Выпьешь чего-нибудь? – спросила она. – Да сядь же.

– Я ненадолго, – сказал он.

– Ну, мне тогда налей.

– У тебя уже есть.

– Там почти пусто.

Он взял с низенького столика перед софой ее бокал. На столике лежала большая книга об искусстве: Пикассо, Миро, Хуан Грис.

– Ты просто по мне соскучился? – спросила она. – Или что-то другое?

Он долил ей джина, прибавил пару капель биттера. Капли распространялись, делаясь волоконцами розового дыма. На одной стороне бокала был почти безупречный отпечаток ее губ.

– Когда, ты думаешь, он вернется?

Он предпочитал не произносить при ней имени Фрэнка.

– Через миллиард лет, – сказала она. – Пятница. Он наверняка пьет портвейн в правлении с Эдвардом Стрэнгом и высчитывает, сколько презренного металла они загребли. У тебя что, дрянной день был?

– В психбольнице один покончил с собой.

– Ох! – Она притронулась к жемчугам. – Какой ужас.

– Он использовал снотворное, которое я ему выписал. Должен был ехать домой. Попросил на месяц, на два. Я не видел причины отказать. Он не выглядел подавленным. Собирался поискать работу. Казался… нормальным.

– Ну так что же, – сказала она. – Ты хотел помочь. Ты никак не мог знать заранее.

Он пожал плечами. Он передумал насчет выпивки и налил себе немного виски. Перед уходом вымоет и вытрет бокал на кухне или скажет, чтобы она это сделала.

– Милый, – сказала она (да, она иногда называла его так, и звучало мелодично, влекуще). – Не таблетки, другое бы нашлось что-нибудь. С крыши бы спрыгнул. Если им хочется, они находят способы, правда же?

– Молодой совсем, – сказал Эрик. – Оставил записку. Письмо. Я не прочитал. Полиция забрала.

– Откуда взялась вообще полиция?

– Его мать им позвонила.

– Казалось бы, это последнее, что ей могло прийти в голову. Ну и что, разве это незаконно? Самоубиваться.

– Способствовать этому незаконно.

– Да ладно тебе. Даже полицейские не такие идиоты, чтобы тебя в этом обвинять. Никто тебе ничего не предъявит.

– Я не знаю, как они поступят, – сказал он. – Директор дал ясно понять, что в случае чего он на линию огня становиться не будет. Нам обязательно слушать эту музыку?

Он не знал, что именно звучит. Что-то танцевальное, сентиментальное, дурацкое.

Она распрямилась, встала, пошла к проигрывателю и подняла иглу. Во внезапную тишину неким фоном, звуком извне вступил шелест теплового насоса.

– Поставить что-нибудь другое? – спросила она.

Он покачал головой.

– Моцарта?

– Ничего не надо, – сказал он. – Почему люди постоянно хотят музыки?

– Она делает их счастливее, – сказала она, опуская крышку проигрывателя.

Подошла к нему и завела руки ему за шею. Она была сильно надушена. Он едва удержался, чтобы не укусить ее. Отступил назад, и ее руки упали.

– Мне надо ехать, – сказал он. – Я только хотел отдать тебе вот это.

Из бокового кармана пиджака вынул шесть прозрачных упаковок с маленькими таблетками. Нелепый розовый конверт остался в машине.

– О, – сказала она. – Это то, что я думаю?

– Принимай одну в день, – сказал он. – Каждый день в одно и то же время. Так легче будет помнить. Важно не забывать.

– Спасибо, доктор. Ты думаешь, они правда действуют?

– Да.

– Не так, как те, после которых рождались несчастные младенцы с ластами вместо ручек?

– Их пьют для того, чтобы никто не рождался.

Она улыбнулась ему.

– Они мгновенного действия?

– Нет.

– Но через неделю-то?

Он допил виски и протянул ей бокал.

– Ладно, – сказала она, – ладно. Жаль, что у тебя выдался такой гнусный день. Ты врач что надо, Эрик. И человек что надо.

– Честно говоря, – сказал он, – я ни в том, ни в другом не уверен.

– Завтра у тебя будет другое настроение.

– Улучшится или ухудшится?

– Улучшится. Сильно.

Они коротко поцеловались. Она вытерла ему губы большим пальцем. Он вышел, как вошел, через стеклянную дверь. Снаружи была уже кромешная тьма, или так казалось после помещения. И возвращался туман, поднимался и плыл подобно дыму невидимых костров. Садясь в машину, он вспомнил, что хотел сделать ей внушение из-за письма в амбулаторию. Не сделал; и забыл к тому же спросить, как ее-то день прошел. Это часто у них такое? Его день, но не ее? Полминуты он пытался это себе представить – как она коротает дни в пустых комнатах, бегло проглядывает журналы и романы, пьет спиртное в полдень, подолгу разговаривает по телефону