Земля под снегом - Эндрю Миллер

Эрик кивнул. Надо будет узнать, какая в таких случаях процедура. Скорее всего, он только после расследования сможет подписать свидетельство о смерти.

– Сколько таблеток он выпил?

– Примерно половину склянки, – сказал Иэн. – Что не выпил, оставил в умывальне. Я это убрал и запер.

В амбулатории он принял еще трех пациентов. Долго заниматься никем не пришлось. В кабинет и обратно, три назначения, спасибо, доктор. Когда за последним закрылась дверь, он посмотрел на часы и выдвинул нижний ящик стола. Вынул оттуда розово-кремовый картонный конверт. На лицевой его стороне – типографская надпись изящным шрифтом с завитками, имитирующим женский почерк или как минимум предназначенным рождать у медиков женские ассоциации: «Эновид 5 мг»[25]. Конверт был слишком велик для любого из карманов, поэтому он спрятал его между страницами «Ланцета» и вышел в коридор. Там ему встретился Габби Миклос.

– Привет, Эрик.

– Привет, Габби.

– Что-нибудь криво-косо? – спросил Габби.

Его шерстяной костюм был на полномера ему велик. Глаза, как обычно, светились странным светом, как будто он только что закапал туда белладонну.

– В психиатрической кой-какая ерунда, – сказал Эрик. – В приюте. Завтра расскажу. Или в понедельник. Дело терпит.

– В приюте, – повторил Габби.

Глубокомысленно кивнув, он уставился на линолеум пола между ними. Эрику нравился Габби. Очень даже нравился, надо сказать – он был из немногих знакомых Эрика, кто не разочаровывал его тем или иным образом, – но досаждало, что он довольно туго усваивал правила игры. Хотя другого от иммигранта нельзя, пожалуй, ждать.

– Ну, до встречи, – сказал Эрик. Он поднял руку с «Ланцетом», и из журнала высунулся, будто кончик языка, уголок розового конверта. Он впихнул его обратно.

– Вечером туман опять наползет? – спросил Габби.

– Скорее всего, – сказал Эрик.

С весны, с тех блаженных дневных минут, изменивших его так, что он не отважился вернуться сразу домой, добрый час просидел в ложбине холма над коттеджем, приходя в себя под свежей листвой и рассматривая под новым углом свое прежнее «я» и свою жизнь до этого дня, жизнь, которой он довольствовался, тривиальную, как он внезапно увидел; с тех пор, с самого начала, между ними кое-что было условлено, и главным, о чем они условились, была необходимость держать происходящее в тайне. Не только его брак был причиной, но еще и невозможность в случае скандала сохранить сельскую практику. В большом городе такое может сойти с рук – но не здесь. Все прочие их соглашения вытекали из этого. Где им можно встречаться и где их никогда не должны видеть вместе; в какие дни и в какое время ему можно приезжать; как часто. Никаких телефонных звонков без крайней необходимости (скажем, Фрэнк сегодня вернется раньше обычного). Как правило, она щедро душилась, но они договорились, что в назначенные дни никаких духов (у Айрин было чуткое обоняние). Он следил за тем, к чему притрагивается, что перемещает. В ее спальне потом он всегда осматривался, оглядывал пол, проверял, не оставил ли чего-нибудь, о чем Фрэнк может, взяв в руки и прищурясь, подумать: не мое. Когда она видела его за этим занятием, когда наблюдала за ним из постели, где лежала на боку, стряхивая сигаретный пепел в перламутровую пепельницу, то иногда смеялась. Смех не был недобрым (он знал – она к нему расположена, может, даже и лучше было бы, будь она расположена чуть меньше). Она ведь тоже, напоминал он ей подчас, может многое потерять. Репутацию, замужество, дом и даже, потенциально, сына. Но она только улыбалась и глядела на него как на ясноглазого мальца с безнадежно наивными представлениями о мире. Деньги, конечно, – вот что давало ей уверенность. Что бы ни произошло, чековая книжка папаши в его ложноякобинском особняке будет к ее услугам. Она не окажется на улице, ей не придется устраиваться официанткой в кафе где-нибудь там, где никто ее не знает; она не будет опозорена. О том, чтó она такое в моральном плане, он понятия не имел. Он не знал ее с этой стороны. Иногда ему казалось, что она способна разрушить собственный дом просто так, чтобы услышать, какой будет грохот.

Но если из двоих именно он проповедовал осторожность, настаивал на ней, если именно ему однажды приснилось, что пол в ее спальне – не пол, а минное поле с нажимными крышками, упрятанными под уилтонский ковер, со зловредными маленькими зарядами, которые оторвут ему ноги, – если так, то с какой стати он едет сейчас к ней сквозь ошметки неусловленного дня? Всего-навсего из-за этой неприятности в психбольнице? Он что же, дал директору себя напугать? Директору! Субъекту из тех, что подпирают стойки в гостиничных барах, – да, отдаленно напоминая о войне за правое дело, но теперь-то они что? Только деньгу зашибать да трахать секретарш. Парень – другая история. Жаль его, что и говорить. Но пациенты умирают, это случается. Да, безусловно, не в девятнадцать лет, не здоровые в целом и не от таблеток, которые дал им он. Но если всякий раз паниковать из-за… Суть-то… Но он не мог пока сообразить, в чем заключена суть.

Впереди была придорожная площадка. Самое место остановиться и повернуть обратно, но, когда он доехал, машина сама промахнула дальше, рассекая предвечерние сумерки.

Наткнуться на Фрэнка он не боялся. Его распорядок дня он знал. Фрэнк редко возвращался из Бристоля до половины седьмого, обычно примерно в семь. Иногда у нее бывали гостьи – другие жены, которым нечем себя занять. Тут могла получиться неловкость – у иных был острый глаз, – но он, в конце концов, ее врач (и Фрэнка, если на то пошло). Приехал завезти лекарство, вот и все.

Он свернул с главной дороги и двинулся вдоль высокого каменного забора. У открытых ворот уменьшил скорость до пешеходной. Ее машина стояла внутри и была одна. Он проехал еще немного до других ворот, поуже, за которыми гравий подъездной дорожки обступали разросшиеся вечнозеленые кусты – рододендроны и азалии, ранним летом тяжелеющие от обилия розовых, алых и белых цветков. Элисон говорила, что этот въезд «для торговцев», и, вероятно, так и было, когда дом еще не постарел. В теории – до проверки у него дело не дошло – одна машина могла подъехать к дому по первой дорожке, а другая отъехать по второй без того, чтобы сидящие за рулем видели друг друга.

Он припарковался напротив гаража. Нисходящий свет его фар протяженно ложился на одну