Собака за моим столом - Клоди Хунцингер

А потом вот это: я наслаждалась полуденным солнцем, раздевшись и собираясь помыться в водопойном желобе, предпочитая его душевой каби-не, когда вдруг увидела лошадь: серая в яблоках, появившаяся бог знает из каких мест, тоже, наверное, откуда-то сбежав, она неслась ко мне галопом. Наверное, собиралась пить. При виде меня запнулась и остановилась. Несколько мгновений мы стояли друг напротив друга, пытаясь подыскать нам место в мировой иерархии. Человеческое существо в своей наготе Страшного суда перед лицом природного совершенства. Потом совершенство сбежало.

И все же, несмотря на недолгое озарение, настигшее меня в Лионе, я выбиралась из дома нечасто. Не гуляла. Разве что доходила до Литани, чтобы дать ей сена. И ничего не писала. Только какие-то отрывочные заметки. Почему-то той осенью, однажды вечером, я вдруг подумала: ну ладно, я постарела, допустим, я принимаю старость и свое искалеченное старостью тело, но я ведь также принимаю то неведомое, что ей сопутствует! Я совсем забыла про неведомое. Не забывай о нем. И я долго думала о том неведомом, что ждет меня, и старость стала мне казаться чем-то вроде путешествия в неведомую зону. Я приняла это. И сказала себе: я напишу книгу об этом путешествии. При слове «путешествие» мне представились наперстянки. Множество мордочек с глазками. Каждая из них — пещера. Целый мир. Джунгли под рукой! И внезапно я увидела книгу цвета наперстянки. Багряную книгу. Кардиотоническую[30] книгу. И мне тут же явилась девица, которая встряхивает стрелками созревших наперстянок: коробочки с семенами над большим перевернутым зонтом. И несет их в фармакологическую лабораторию. Ими лечат сердце. Написать книгу, которая заставит биться сердца, вот о чем я тогда подумала. Для начала пусть это будет мое сердце, сказала я себе. Сейчас это единственное, что меня интересует. Чувствовать, что мое сердце еще бьется. Замолчать я еще успею. Время еще не пришло. Вот только новые ботинки… вряд ли они способны нести мое искалеченное тело навстречу этой багряной книге, которую еще только предстоит написать. И тогда я подумала о желании. Желание есть по-прежнему? Конечно. Оно есть всегда.

Что по утрам поднимает меня с постели?

Что тащит вперед, не бог весть как далеко, но все же?

Что окликает меня?

Оно. Желание.

Еще я бесконечно желаю то, что вне.

Еще я желаю себя самое.

Я подумала о влажном месиве внизу, сразу за лугом, там прошел дождь, там всегда как будто только что прошел дождь, я прихожу туда лишь для того, чтобы вдохнуть черный запах бархатистой грязи. Бархатистой муаровой грязи. Когда я вдохну этот запах, ко мне придут слова, вот о чем я подумала. Так что мне есть к чему стремиться, к чему идти, понимание этого дает мне сердце, когда я просыпаюсь, оно бьется быстрее, а еще — терпкое желание, я чувствую его, оно манит меня туда, на край. Да, это, и ничто другое. Новая эскапада. Очередной эксперимент над собственным телом. Над тем, что от него осталось. Над тем, что осталось от леса. Мое тело и лес. Изношенное, износившееся тело. В лохмотьях. Но сквозь прорехи видны маленькие клочки космоса.

У меня, конечно, получится еще что-то написать, ведь есть лес, и пять его органов чувств, и породы деревьев, иначе остается только лечь и умереть.

И потом, была Йес. Не надо забывать Йес. Мы с ней уже поделили мир на «снаружи» и «внутри». Разве мы не умчались туда, где было снаружи, хотя это и не слишком далеко, подхваченные им, предпочтя снаружи всему остальному, оставив Грига внутри дома с его фантазиями?

18

Йес трудно было назвать хорошо воспитанной собакой. И грациозной тоже. И хрупкой нельзя. Животное оно и есть животное. Скотина, одним словом. Взрыв. Сгусток чистой энергии. Да и я не была грациозной. Мое тело было деревом, старым, потерявшим равновесие деревом, неустойчивым, но еще не утратившим воображения и остаток энергии. В общем, мы вполне подходили друг другу.

Поскольку всякого рода стремления и амбиции вызывали у меня ужас, я, предпочитавшая спуститься на несколько уровней иерархии, каталась вместе с Йес по земле, вполне разделяя ее взгляды на жизнь. Особенно восхищение жизнью. Ее «да» в ответ на всё. Ее энтузиазм. Мы обе были счастливы жить. Два сапога пара. Жизнь — это Да. Жизнь — это Йес. А все остальное — к черту. Плевать. Мне нравилось, что рядом со мной сука. Собака женского рода. Женское начало в собаке. Сука — это ругательство, когда вам бросают его в лицо. Так оно и есть. Женщина и сука вместе мечтали бегать по лесам. А вместе с нами бродила богиня Геката[31]. Она и ее страх. Итак, я настаиваю на суке. Очень даже объемный термин. Позитивный. Священный.

Теперь по утрам была Йес, она просыпалась раньше меня, дожидалась, пока я шевельнусь, открою глаза, чтобы подползти, склониться надо мной, поцеловать. Надо бы поговорить о ее языке, ее большом розовом языке, язык в обоих смыслах этого слова — и орган и речь — составляли у нее одно целое. Впрочем, разве мы не называем языком французский или какой-нибудь другой, потому что они, как и тот язык, что во рту, могут лизать, скользить, шевелиться, и их тоже невозможно удержать за зуба-ми? Вот почему Йес говорила со мной своим языком и на своем языке. Она говорила, говорила, она говорила: тебя называет мой язык. Язык Йес называл все мое лицо. Глаза, ноздри, рот. Она была без ума от моего рта, но я не позволяла ей пробраться внутрь. Почему она так любила мой рот? Может, потому, что там жил мой собственный язык, другой язык под собственным небом-нёбом? Язык, говорящий на своем языке? Догадывалась ли она, что моей функцией было не столько говорить, сколько писать, хотя именно тогда я ничего и не писала? Мой рот — первое, что восхищало ее по утрам. Она трепетала от восторга, не смея пробраться туда. Она хотела войти и понежиться под его нёбом. А я не разрешала. Я говорила ей, нет, нельзя. И ей приходилось довольствоваться щеками, шеей, лбом.

Григ сказал мне: эта собачонка разбирается в жизни лучше, чем ты. Я ответила ему: ничего подобного, и обняла, как прежде. И он тоже трепетал.

Йес интересовало только мое лицо, глаза, ноздри, уши, рот. И не интересовали, к счастью, моя грудь, живот, ягодицы, все остальное тело. Между нами все было легко. По-детски. Безумно. Божественно. Все,