Детство: биография места - Харри Юджин Крюс

Мама знала, кто украл мясо, но не потому, что она владела серьезными доказательствами, а потому что знала это в глубине души, как знал и я. Тот, кто забрал мясо, уже сам лежит на том же кладбище, что и папа, и я не вижу причин называть его имя.

Он был одним из папиных друзей. Я бы не сказал, что он по всей видимости или возможно был другом. Он был другом, близким другом, но все же украл то мясо. Немногие люди могут понять это или сочувствовать подобному, но, мне кажется, я могу. Наш округ переживал трудные времена, и многие мужчины творили постыдные дела, от которых потом страдали до конца своих дней. Но они творили это из-за голода, болезней, и потому что не могли вынести печального зрелища, как их дети умирают от отсутствия медицинской помощи, а их жены превращаются в старух еще до тридцати лет.

Часть 2

Глава 4

Мне всегда казалось, что я вступил в эту жизнь не родившись, а просто проснувшись. Я детально помню свое пробуждение и утро, когда оно случилось. В тот раз я впервые ощутил проблеск самосознания, и всего, что я знаю сейчас — историй и связанных с ними обстоятельств, о чем я пишу до сих пор. Очевидно, я не знал тогда о своем настоящем папе — о нем я не слышал до своих шести лет; я не знал ни его имени, ни того, что он приходился мне папой. А может, я слышал о нем, но не сохранил никаких воспоминаний.

Я проснулся в середине утра ранним летом в извивающихся корнях огромного дуба, стоявшего перед большим белым домом. Справа, за грунтовой дорогой, мои козы топтались вдоль канавы в жесткой как проволока траве. Их непрекращающееся блеяние наполняло теплый летний воздух. Я всегда думал о них как о своих козах, хотя чаще о них заботился мой брат. До того, как тем утром он ушел работать в поле, он выпустил их из старого сарая для табака, куда коз загоняли на ночь. У моих ног лежал белый пес по кличке Сэм. Я смотрел на пса, на дом, на надетую на меня красную ночную рубашку с пуговицами жемчужного цвета, и знал, что эту рубашку сшила мне моя бабушка Хэйзелтон, и что пес принадлежал мне. Он следовал за мной, куда бы я ни пошел, и всегда относился ко мне с драгоценной заботой.

Драгоценные. Именно этим словом мама называла отношения между Сэмом и мной, даже при том, что Сэм время от времени доставлял ей неудобства. Если она хотела меня выпороть, то ей нужно было завести меня в дом, куда Сэму заходить запрещалось. Она не могла и коснуться меня, когда я плакал, если Сэм оказывался рядом. Тихонько проходя — он был не из тех псов, что любят лаять, — и вставая между мной и мамой, он скалил пасть.

Дом позади меня, частично стоявший под сводчатыми ветвями дуба, назывался местом Уильямса. В нем я жил с мамой, братом Хойетом и моим папой, которого звали Паскаль. Я понимал, открыв глаза тем утром, что в доме пусто, потому что все ушли работать в поле. Я также понимал, хотя и не мог этого припомнить, что я проснулся где-то в середине утра, вышел на крыльцо, спустился по ступеням и прошел через чисто выметенный двор, вышел через ворота, утяжеленные сломанными плуговыми наконечниками, лег у извилистых корней дуба со своим псом Сэмом, и уснул. Я поступал так уже много раз. Если я просыпался, а дом пустовал и на улице было тепло — единственное время, когда я мог проснуться в пустом доме, — я всегда шел досыпать под дубом. Не страх и не одиночество гнали меня наружу; я поступал так по неким причинам, которые так и не смог определить.

Я встал, потянулся, посмотрел на свои босые ноги, на подол своей ночной рубашки, и сказал:

— Мне почти пять, и я уже очень большой мальчик.

Так я приободрял себя, но подобные слова говорил обо мне и папа, и это радовало меня, потому что из его уст они звучали так, словно я уже почти мужчина.

Сэм тоже сразу встал, потянулся, повторяя по своему обыкновению каждое мое движение и внимательно глядя, куда я пойду. Я понимал, что не должен лежать на улице у сырых извилистых корней в своей ночной рубашке из хлопка. Мама не возражала, чтобы я лежал под деревом, но сначала надо было одеться. Иногда я одевался, но чаще забывал сделать это.

Я развернулся и пошел обратно к воротам, с Сэмом, ступающим по пятам, пересек двор и поднялся по ступеням на крыльцо к передней двери. Когда я открыл дверь, Сэм остановился и лег, чтобы ждать. Он лежал там, пока я не выходил — неважно из какой двери. Если я выходил из задней, он каким-то магическим образом понимал это и оказывался там. Если я выходил из боковой двери через маленькую кладовую, то он предугадывал и это. Сэм всегда знал, откуда я выйду, и продолжал заниматься своим делом — ждать меня, там поблизости.

Я вошел в длинный, темный, прохладный коридор, который помещался в центре дома. На секунду я остановился у спальни моих родителей и посмотрел на аккуратно заправленную кровать и всю остальную комнату — чистую, где все стояло на местах, определенных мамой. Я подумал о папе, как это часто случалось, ведь я очень сильно любил его. Когда он садился, я обычно забирался к нему на колени. Когда он вставал, я обычно брал его за руку. Он рассказывал мне забавные байки, у которых никогда не было конца и которые всегда продолжались, когда мы встречались снова.

Он был высоким и худым, с плоскими высокими скулами, глубоко посаженными глазами и густыми черными волосами, которые он зачесывал назад. Под глазом у его левой щеки имелся шрамированный отпечаток в виде идеального ряда зубов. Я знал, что он получил его в драке, но никогда не спрашивал папу об этом и отметки от зубов на его щеке только добавляли ему властности, силы и уникальности в моих глазах.

Каждое утро он брился опасной бритвой возле умывальни на заднем крыльце и всегда пах мылом и виски. Я знал, мама не