Предсказатель - Василий Павлович Щепетнёв

И тут дед Афанасий выстрелил. Из одного ствола, затем из другого.

Волки! То ли сейчас лишь подошли, то ли нарочно нас ждали, не знаю. Пришлось и мне пострелять немного. Обыкновенные волки, из тех, кого пули берут. Одного наповал, двоих ранили, остальные отбежали: волки, они умные. Будь я один — или дед Афанасий один, оно неизвестно, как бы сложилось, а так, пока дед перезаряжает ружье, я стреляю, и стреляю неплохо. Если зверь рядом, как промахнуться? Вот и отбежали, тоже, видно, так решили.

Дед Афанасий прикрывал наш отход, но больше стрелять не пришлось. Из леса волки не вышли. Жить хотят. Мы тоже.

Я даже песню запел, ту, что на рассвете снилась:

Нас зовёт к победе

Сам товарищ Первый

Сам великий Первый

Нас ведёт вперёд!

Одержав победу

Я домой поеду

Я домой приеду

К той, что верно ждёт!

Вернулись все в снегу. Успели засветло.

Глава 10

Январские развлечения

Смех смехом, а снег снегом. Всё падает и падает, согласно совместному прогнозу, моему и Веры Саввишны. Череда атлантических циклонов. Ветер слабый до умеренного, температура днём до минус трех, ночью до минус десяти. Как статья небесного кодекса, отмеривающая каждому по делам его. Иногда — коротенькие, часов на пять, оттепели. Но амнистии нет, амнистия не предвидится.

Это снег.

Насчет смеха — его поставлял патефон завода «Молот», что принесла в клуб чета Никодимовых. Патефон, три дюжины пластинок и жестяная коробочка с патефонными иголками — теми самыми, которыми начальство грозит нерадивым подчиненным. Дефицитнейшая по нашему времени вещь — патефонные иголки! По счастью, есть и специальная машинка для их заточки, пара минут необременительного труда — и иголка как новенькая. Готова к труду и обороне.

В урочный час накручивается пружина, выбирали пластинка, помещается на покрытый сукном диск — и слушай, и смейся, и веселись. Тарапунька и Штепсель, Миров и Новицкий, Миронова и Менакер, Шуров и Рыкунин. Бодрый, положительный юмор конца пятидесятых годов.

— Тарапунька, к нам почта прибыла! Телеграмма, письмо и газета! Очень интересная передовая статья: «Возросшая культура колхозного села!»

А вот к нам в Чичиковку никакой почты за все время моего пребывания не доставляли ни разу. По транзистору — так по старинке здесь называют радиоприемник «Океан», — слушаем музыкальную Аргентину, иногда — Би-Би-Си, на английском, естественно. С языками напряженка. Образование у всех прежнее, советское, то есть отличное. Вот только языков никто не знает. Какие языки, если из всего колхоза в загранице были двое, в Германской Демократической Республике, по путёвкам, что выделяли передовикам с половинной скидкой. Ну, еще во время войны были в загранице, но тех людей давно нет. Да и те языков не знали. Так дошли.

Я-то знаю, я кое-где побывал. кое-что повидал. И танковый капитан тоже был, но он молчит, шифруется.

Перевожу вкратце и без того короткие бибисишные новости: где-то в Китае поднимает голову очередная гриппозная кобра, в Сирии идёт война всех против всех, и так далее. То, что Первого уже несколько дней не видно и не слышно, никто пока не обсуждает. Может, не заметили. А если и заметили, то помалкивают. Роспуск Думы и перевыборы в марте? Обычное дело. Впереди большая и напряженная работа, нужны люди, делом доказавшие преданность и готовность. Кому нужно, тому и преданны, к чему нужно, к тому и готовность. А то некоторые засиделись, и считают сидение единственной задачей думца. Ошибаетесь! Жизнь, она в движении!

И ещё новость — Партия перекрасилась. В жёлтое с чёрным. В цвета монархии? Или сотового оператора? Разве не всё равно, какого цвета гроб, если мёртвые не различают оттенков?

Для Чичиковки все это — пустое. Чичиковка — островок стабильности посреди минного поля. Здесь мы живем, как при Николае Павловиче. Молчим и благоденствуем. Картошка у чичиковцев своя, лук свой, тыквы свои. Постное масло, правда, покупное, но не магазинное, а с базара. Холодного отжима, чем не счастье? А кто там наверху, отсюда не видно. Что важнее — сверху нас тоже не видно. Тем и спасаемся — взаимной слепотой.

Я вышел на улицу, глянул на село. Напротив калитки — снеговик, дар чичиковцев. После похода Пыри на Северный Полюс и Экспедиции Спасения авторитет мой подрос. Старожилы бы и сами, конечно, отыскали пацана, не сразу, так потом, но вдруг волки их бы опередили? А я посмотрел свежим глазом, пораскинул умишком, и нашёл пацаненка. Ну, повезло. Новичкам везёт, а я в Чичиковке самый что ни на есть новичок.

Снеговик был не из простых. Глаза — пятаки, старые, медные, большие, 1924 года. Нос — стограммовый пузырёк боярышника. Рот — арбузная корка, специально, что ли, с лета берегли? На голове — плетеная корзинка, старая, попорченная. Рядом со снеговиком в сугроб воткнута метла на длинной деревянной ручке.

На шее у снеговика кокетливый газовый шарфик, розовый, почти целый. Народное творчество, как оно есть. Именовался Снеговик Герасимом, о чём мне сообщила Саввишна. Как коллега коллеге.

Герасима полагалось кормить. Какой-нибудь пустячок — три-четыре семечки, или кусочек печенья, или конфетку-драже. Перекармливать не нужно.

Помогал ли снеговик Герасим, или причина иная, но Белыш больше ко мне не забегал. Однако я всё равно ночью покидал дом лишь по самой неотложной нужде, с пистолетом наготове, с патроном в патроннике. А поскольку неотложных нужд как-то не случалось, то и в этом можно было при желании видеть влияние Герасима.

Иногда, впрочем, происходило странное: оконные стекла дрожали, пылинки в комнате танцевали тарантеллу, а Коробочка пряталась за печку. Но через полчаса, много через час всё стихало. Вий ворочался в своём логове? На полигоне, что в ста верстах, испытывали на страх недругам новое чудо-оружие, неядерные водородные бомбы? Или из-за стены с зубцами-мерлонами долетают до Чичиковки бурные продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию?

Сегодня днём у нас рыбалка. У нас — это у деда Афанасия, Петра Кузьмича Никодимова и примкнувшего к ним меня.

Обычно они ходили на Речушку вдвоём, но, видно, решили, что где двое, там и трое.

Речушка была в трех верстах. Три версты — это общее расстояние, до чего не спроси — идти три версты. Мне, как молодому, поручили везти санки с инвентарём, пуда на полтора. На санках, конечно, не тяжело.

Встали на лыжи и — как паровозы. Сначала медленно, потом быстрее, и всё время — пыхтя. Мимо телеграфных столбов, идущих ниоткуда в никуда, на некоторых ещё и провода