Предсказатель - Василий Павлович Щепетнёв

диапазоне сорока одного метра и за пять минут до полуночи услышали привычные поздравления Первого, вдохновенные и ни о чем. Их могли записать вчера, месяц назад или в семнадцатом году. В две тысячи семнадцатом. Да что в семнадцатом, и в пятом могли записать. И раньше.

В двадцатом веке такое бы вряд ли сочли вдохновляющем, в двадцатом веке мечтали на горе всем буржуям что-нибудь раздуть: мировой пожар, курс нефти или купол на Марсе. А под куполом — яблони в цвету. Теперь о Марсе мечтают в других странах.

После речи пробили записанные куранты и записанный хор воодушевленно исполнил гимн, некоторые из чичиковцев даже подпевали, но в прошлой редакции: «Союз нерушимый…».

В ответ на это хрипы и свисты эфира заставили вернуться к южноамериканским ритмам, мы выпили (я и Пыря обошлись чаем с вареньем, Пыря по возрасту, я же отговорился давней контузией, что, вместе с недавней стрельбой, было принято с облегчением), зато пришлось танцевать то ли гавот, то ли краковяк. Прежде офицеров специально танцам обучали, мазуркам и полькам, чтобы в любом обществе могли блистать, а ныне — увы. Я, когда два года служил в Чернозёмске, нарочно записался в школу бальных танцев и был в ней не из последних учеников. Но служба есть служба, и я отправился на остров Рудольфа. Место метеорологу там, поближе к Полюсу, а не в танцзалах. Когда ж вернулся на Материк, в часть, что расквартировалась в тайге, до ближайшего поселка сто верст, стало не до танцевальных школ.

Теперь жалею и наверстываю.

К чести благородного собрания, танцами не злоупотребляли. Больше пели про миллион алых роз и незнакомую звезду.

В час тридцать стали расходиться. Ночь тёмная, опять облака, опять снежок, сейчас умеренный, но у селян водились китайские фонарики-жужжалки, с динамкой внутри. Для диодных лампочек даже мощности дам неопределенного возраста хватало. Жаль, я не додумался. Впрочем, на первое время батарейками я обеспечился.

Семен Петрович и дед Афанасий составляли охрану — с ружьями, как полагается. Я так и не рассказал никому о ледяном волке. Во-первых, могут не поверить, а во-вторых, чувствовал, что они и так о нём знают.

Кроме ружей, на страх врагу пели песни, теперь воинственные, броня крепка и танки наши быстры, и поэтому никаких волков не встретили. Боятся звери наших славных песен! И нечисть тоже боится.

Я, правда, не пел. Слушал.

Сначала доставили домой супругов Никодимовых, потом Пырю с Анастасией Валерьевной, толпа редела и редела, и вот остались мы трое. Я, дед Афанасий и танковый капитан.

— Ну, товарищи, пора расходиться, — сказал я. — Каков порядок?

— Простой, — сказал дед Афанасий. — Вернемся в контору, там непочатая четверть и закуски вдоволь. Печка тёплая, дровишки есть. Радио послушаем, или просто за жизнь поговорим.

— Ну…

— Нет, если у тебя другие планы, мы и тебя проводим, для спокойствия души, — сказал Семен Петрович.

Какие тут планы? Спать? Весь год впереди, да я и в запас выспался. Коробочка накормлена, а если что — мышь поймает. Вода для нее в мисочке чистая. Дом выстыть не должен, перед уходом я подбросил в печь долгоиграющее полешко, до утра дотянет, а нет, то и не страшно, ветра нет, дом устоит.

— Зачем разбивать такую славную компанию, — сказал я, и мы пошли в контору. Зажгли четыре лучины (Новый Год встречали при керосиновой лампе, ради большого праздника, но керосин покупной, а где его сейчас купишь, в Чичиковке-то, отсюда и экономия).

Новую четверть открывать не стали, прежняя едва ополовинена. Я от своей порции отказался, заварил прямо в стакане травяной чаёк, благо чайник на буржуйке оставался горячим, почти кипяток. Трава местная, вернее, травы: поровну зверобоя, мяты, смородины и мелиссы, кто-то принес трехлитровую банку смеси и оставил на общее пользование.

Закусывали варёной картошкой, квашеной капустой и салом, закусывали смачно, но я был стоек. Картошка — да, самогон — нет.

Покрутили «Океан», наших, русских станций опять не нашли. Вернее, нашли, но вещала она на английском, всё больше о том, что и жизнь хороша, и жить хорошо.

Разве нет? Самогон на столе, сала на эту ночь тоже точно хватит, чего большего желать простому человеку?

Но танковый капитан приёмник выключил. Отвлекает. Опять же экономия трудновосполнимых ресурсов.

И пошел разговор за жизнь. Что да как и почему. С местных проблем быстро перешли на общероссийские: отчего тридцать лет встаёт-встаёт, да никак не встанет? Может, таблеточек каких попить, виагры? Или просто время пришло, почётная старость, не встаёт, так и не нужно? Наше дело стариковское. Или вон секты есть, скопцы, в соседнем районе целое село скопческое. Откуда берутся? А там правило: сначала роди двоих, а лучше четверых детей, а потом и того, скопись. А чтобы прекрасный пол не обижался, вибраторы покупают. Вот и мы — живем с вибратором сколько уж лет, и ничего, привыкли.

Тут я разговор пресёк. Изменой попахивает. Нет, я знаю, что провокаторами ни дед Афанасий, ни танковый капитан не были, но зачем впустую языком чесать? Взял, да и сказал:

— Вот что, мужики, чем про политику, расскажите мне о Ледяном Волке. Что это за чудо такое?

— Значит, ты тогда по Белышу стрелял? А мы тут гадаем: то ли куража ради патроны тратит, то ли гостей незваных отгоняет. Ты, если гости придут, патроны не трать, пустое. Просто проверь, заперта ли дверь, ну, и топор наготове держи. Но зимой они обыкновенно спят.

— Что за гости?

— Увидишь — сразу узнаешь. А рассказывать не буду, одно не поверишь. Но топоры ты наточил не зря, — сказал дед Афанасий.

— Ладно, а Белыш — это кто?

— Если ты его видел — значит, знаешь о нём столько же, сколько и остальные. А кто знает больше, тот не скажет. Не сможет. Мёртвые — они как телевизор без электричества.

Врал дед Афанасий, но врал во спасение. Считал, что мне лучше не знать, чем знать. Может, Ледяного Волка, Белыша по-чичиковски, люди видят накануне смерти неминучей?

Да ну, вряд ли. Ледяной Волк — сам есть смерть неминучая. Не захвати я пистолет…

Вспомнились разговоры о крионах, что вели порой в Антарктиде между собой бывалые люди. Существа, в полярный день живущие в ледовых трещинах, а в полярную ночь, при минус пятидесяти, а лучше и восьмидесяти, поднимающиеся на поверхность в поисках добычи. Так то в Антарктиде минус восемьдесят, а сейчас и здесь минус десять. И