Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

движения и просто, без аффектации рассказывала зрителям про свою трагическую жизнь после революции, после войны, как все было, что она пережила, как выжила… вот и все. Но – как! От ее ясного взгляда, то лукавого, озорного, то печального, скорбного, от ее певучих интонаций, от ее солнечной и застенчивой улыбки невозможно было оторваться. Время от времени она выпевала какой-нибудь кусочек из песен Гаврилина, и казалось, что это пение – вовсе не поставленный режиссером эффектный номер, а исторгнутое откуда-то, из самых донных глубин ее существа, всплеск, вскрик, стон души по ту сторону слов, когда все слова уже сказаны, а все равно остается еще нечто, что нуждается в окончательном исходе. Но самое, самое-то главное – откуда снова эта расцветающая на наших глазах животворящая красота смирения? Неужели это еще возможно? В каких потаенных местах России сохраняется этот чистый и дивный родник русского народного духа? Или он никогда и не иссякал? Или его нет только в вавилоно-американских столицах? В той многочисленной и настырно лезущей на глаза ныне орде, что денно и нощно носится, закусив удила, за мамоной? А может, дух этот прячется и здесь и он его просто до сих пор не встречал?

После окончания спектакля было обсуждение и раздача грамот и подарков. К удивлению Федора, первые призы получили другие спектакли, показанные в первые дни фестиваля (московский «Раскольников» и украинский «Полтава» по Пушкину и что-то, он не расслышал, еще), и Федор изумился, ему казалось, что лучше того, что он увидел, просто ничего не может быть.

Он горячо выступил на обсуждении как обычный зритель (не член жюри) и сказал, что он потрясен, что он долго искал выражения русского национального духа не в прошлой литературе, а в современной жизни и что теперь он его случайно нашел, хотя ничего случайного, как известно, нет, и что он счастлив, что увидел эти спектакли и этих актеров, и как это им удалось почувствовать, сохранить и выразить то многоценное, что наработано было веками праведной русской жизнью, что всю эту красоту надо показывать всему миру (он так и сказал: всему миру), что он не понимает, отчего нет публики, нет прессы, что он обязательно напишет об этом статью и еще много чего другого, эмоционального и сумбурного.

Его слушали с любопытством (он сказал, что приехал из Франции) и немного с иронией. Русский иностранец, по-видимому, не знал, что пресса вовсе не интересуется русским духом (разве что русским фашизмом и ксенофобией), равно как и публика, что сейчас вообще другое направление в театрах и что они существуют как бы на обочине театрального процесса и никто их всерьез из театральных деятелей и критиков не воспринимает, а держат вроде как за юродивых, вернее, никак не держат, просто не замечают, но им это и неважно, потому что они творят во славу Божию, а не для людской славы.

Этот ответ очень понравился Федору, и ему страстно захотелось подружиться с этими замечательными актерами и режиссерами. Что касается до «абрамовской» актрисы, он в нее, разумеется, сразу влюбился и, произнося свою импровизированную речь, то и дело невольно обращался к Тамаре (он уже знал ее имя, и оно казалось ему таким же прекрасным, как и сама девушка).

После закрытия фестиваля в одном из помещений молодежного центра накрыли стол. Пили чай со всем тем, что принесли участники фестиваля. Принесли, однако, столько всего, что стол (как в церкви на Пасху) уже не вмещал количества снеди. Оголодавшие за три дня участники фестиваля, члены жюри и немногие болельщики-зрители быстро смели все разносолы и, утолив голод, еще долго не расходились, пили чай и вели бесконечные разговоры о том, что так интересовало Федора.

За столом он, естественно, оказался рядом с Тамарой. Из односложных реплик соседки он узнал, что она старше его (ах, это неважно, неважно!), что она играет в одном из маленьких частных театров в Ярославле, что она замужем (тут Федор почувствовал, что ему вылили на голову ушат холодной воды) и что у нее маленький ребенок, который живет с ее родителями. «А почему не с вами?» – поинтересовался молодой человек. А потому, что это у нее второй муж (не отец ребенка), что он тоже актер и им просто не хватает времени, чтобы заниматься воспитанием Максима.

Благоговение к артистке, заставившей его своей игрой пережить самые возвышенные чувства и только что, увы, сообщившей ему о своем замужестве, не позволяло ему теперь даже в мыслях допустить возможность каких-то иных с ней отношений, кроме как почтительно-дружеских. Он спросил, как она могла почувствовать все то из неведомой ей жизни старухи, что сумела так органично и подлинно воплотить на сцене? Тамара пожала плечами, сказав, что сама не знает, как, наверное, это актерская интуиция. И тут Федор еще раз изумился способности человеческой прапамяти на генетическом уровне помнить свой национальный код даже тогда, когда жизнь современника не только никак не соотносится с жизнью предков, но и во многом ей противоположна. Как бы в подтверждении этой противоположности Тамара, в отличие от своей праведной героини, чувствуя к себе зачарованный интерес русского француза, уже вовсю кокетничала с новым поклонником. Кокетство он принимал за искреннюю веселость, и эта, ему казалось, невинная, белозубая веселость его пленяла. В следующие выходные он твердо решил посетить старинный русский город на Волге.

Но Тамара сказала, что отсюда, не заезжая домой, поедет прямо в Петербург, теперь уже на фестиваль православной песни в Александро-Невской лавре, где будет исполнять старинные обрядовые песни и плачи. Федору ничего не оставалось, как в восторге просить позволения следовать за ней в северную столицу. Польщенная таким обхождением Тамара позволила.

– А ваш муж тоже приедет в Петербург? – на всякий случай спросил Федор, не потому что рассчитывал на что-то большее с ее стороны, чем дружба, просто для информации.

– Нет, он работает в другом театре, и у него спектакли.

Это известие тем не менее он воспринял почему-то с облегчением и как-то незаметно погрузился прямо за столом в мечты. В его мечтаниях Тамара оказывалась незамужней (сын ее ему не мешал, напротив, его существование наполняло Тамарину жизнь какой-то дополнительной, завораживающей его тайной). И незамужняя Тамара, естественно, тоже влюблялась в него, потом он вез ее в Париж, к родителям и бабушке с дедушкой. Тамара пела все то, что он слышал в спектакле (и многое другое, чего он еще не слышал, но только предвкушал), и всех его родных также пленял и ее голос, и она сама. Родители давали благословение