Русский остаток - Людмила Николаевна Разумовская

– Как ты думаешь, в милиции о ней могут знать?

– А чего ты у меня-то? Поди да спроси.

– Может быть, ты подскажешь, в какое мне лучше отделение обратиться?

Она молча смотрела на него в упор, не мигая, и – о ужас! – в ее размалеванной красками физиономии он вдруг ясно увидел четко проступившее мужское лицо с волчьим, немигающим, хищным и жестким взглядом. Маленькие Лолиткины глазки, обведенные жирным черным карандашом, как стальные буравчики смотрели на него холодно и враждебно.

Ледяной ужас пронзил его сердце. Неужели это возможно? Он вдруг вспомнил Верино хохочущее: «Она у нас бывший парень!» Тогда он не поверил: «Как это так?» А теперь… Какой ужас! В красно-рыжем парике, обвешенный женскими побрякушками сидел ряженый… сидело существо…

– Что ты так на меня смотришь? – жестко спросила Лолитка.

– Ничего… Просто… смотрю…

– Дура Верка наплела?

– Что… наплела? – пролепетал Алексей.

Лолитка зло усмехнулась.

– Ну так что ж теперь… – Она повертела в руках пустой стакан. – Принеси-ка мне еще сто грамм! – обернулась она к Маруське. – Такие дела, барашечек… Что ты так испугался? Ничего страшного, – она уже снова легко улыбалась и только в глубине глаз еще поблескивали колючие, злые искорки.

– Зачем же ты это сделал… сделала? – с болезненным состраданием произнес Алексей.

– Что сделала? А?.. Что?.. – Она его как будто дразнила, требуя, чтобы он назвал то, на что у него не поворачивался язык. – Ничего ты не понимаешь…

– Не понимаю, – согласился Алексей.

– Так и не надо. Зачем тебе? Тебе еще на горшочек надо ходить, верно, Маруська?

Та молча поставила перед ней рюмку с коньяком и так же молча удалилась на свое место.

– А знаешь, я ведь теперь в общественный комитет вхожу, – гордо сообщила Лолитка.

– В какой общественный…

– По борьбе за права сексуальных меньшинств.

– А разве вас уже не большинство? – попробовал съязвить Алексей.

– Браво, браво! – Лолитка захлопала в ладоши. – Нас действительно много, а будет еще больше, поэтому мы и боремся за свои права!

– А чего вам бороться? Разве вас кто-нибудь обижает?

– Пока нет, но… кто знает? Преследовали же недавно. Кроме того, эта борьба идет во всем мире. Во многих странах наши сестры и братья уже добились огромных успехов. В Голландии, например, уже давно однополые браки разрешены, а у нас!.. Азия! Каким ты был, таким ты и остался! Правда, Маруська? – обратилась к ней Лолитка.

– А зачем вам браки? – искренне недоумевая, спросил Алексей.

– Что же мы, не люди? – обиделась Лолитка. – Мы тоже хотим иметь семью, близких, детей!

«В самом деле, – подумал Алексей. – Как это ни дико выглядит, но желание любви даже у таких несчастных, больных людей неистребимо. Они тоже хотят иметь семью. Не просто партнера, но близкого, родного человека». Он смотрел на эту мужеподобную, пестро одетую и раскрашенную, как попугай, девицу, и помимо воли в сердце его закрадывалась острая жалость, какая бывает при виде безнадежно убогого уродца и даже еще сильнее, потому что то уродство, которое сидело напротив него, усугубленное человеческим грехом, было страшнее и непоправимее любой физической немощи.

– Я буду о тебе молиться, – прошептал Алексей. – Тебя как раньше звали?

Лолитка снова пристально посмотрела на Алексея, и снова ему стало жутко от ее темного взгляда. Вставая из-за стола, она злобно сказала:

– Иди-ка ты отсюда, пока цел. Молитвенник! – И грязно выругалась.

5

Наступил Великий пост. Галина и Алексей впервые решили провести его как положено: поститься, ходить в храм, исповедоваться и причащаться. Через неделю они так оголодали, что побежали к местному батюшке просить послабления в пище. Убедившись в своей немощи, они впали в еще больший грех – уныние. Батюшка оказался мудрым, он не стал выговаривать неофитам за их немощь, но объяснил, как с Божьей помощью преодолевать искушения и не унывать. Что касается пищи, он сказал, что главное – «не есть человека», а остальное – по возможности. Мать с сыном ободрились и, получив небольшое письмо от отца Николая с благословением приехать на Пасху, стали готовиться к поездке, предвкушая радость встречи со своими новыми, как они их окрестили, родственниками и с удовольствием придумывая всем подарки.

Пост пролетел незаметно. На шестой неделе позвонила матушка Лидия и сообщила, что в ночь со среды на четверг отца Николая, пытавшегося задержать очередных грабителей, убили в храме.

– Как убили?!. – ахнула Галина, едва удержав трубку в руке.

– Топором, – коротко ответила матушка. – Похороны в субботу. Если сможете, приезжайте.

Ранним утром они с Алексеем выехали в Николино.

С автобуса они сразу вошли в храм. Гроб с телом отца Николая стоял в церкви. Литургию Преждеосвященных Даров служил неизвестный священник, как потом они узнали, отец Василий – молодой кудрявый иеромонах Валдайского монастыря. Матушка с Нюшей, как обычно, пели на клиросе, как обычно, прислуживал другому священнику Шурка. И народу в храме стояло столько же, что и всегда: все те же десять старушек да полтора, по матушкиному определению, старичка – староста да инвалид войны. «Может, хоть на похороны придут? – думала Галина. – Двадцать лет пытался отец Николай привести в чувство своих соплеменников, жизнь положил, неужели и смерть его не умягчит их сердца, не откроет хоть некоторым путь к Богу?»

Галина издалека пыталась рассмотреть матушку: как она? По-видимому, ничего, держится, и Нюша… Она заметила крутящихся возле нее малышей, значит, все вместе, вся семья… Только вот глава ее…

После окончания службы Галина подошла к матушке. Та взглянула на нее с благодарной улыбкой, и глаза ее наполнились слезами.

– Христос Воскресе, – сказала матушка тихо, улыбаясь.

И Галина, тоже улыбаясь сквозь слезы, ответила ей так, как положено по вере нашей и упованию:

– Воистину Воскресе!

Они обнялись. И это «Воскресе», сказанное накануне воскресения Лазаря, имело отношение не только к частному воскресению друга Господня, не только к приближавшемуся великому празднованию Воскресения Христова, но и к общему нашему воскресению: и убиенного отца Николая, и каждого усопшего и верующего в Него.

«Смерти нет. Смерти нет. Смерти нет!» – стучало в голове радостно и торжественно. Но, Боже, как же тяжела разлука для близких!..

Подошел Алексей и тоже расцеловался с матушкой.

Отец Василий начал служить панихиду. Дети и поминутно вытиравшие глаза старушки окружили батюшкин гроб, встали с зажженными свечками. Здесь же, подле священника, размахивавшего кадилом, приладился хор: матушка с Нюшей. Обе запели высокими голосами надгробное рыдание. Нюшин голос ласточкой летел куда-то ввысь, под купола, туда, где кружились невидимые ангелы, матушка сдержанно вторила, словно привязывая Нюшин полет к грешной земле, ко гробу, не давая ей вознестись за облака,