Тата - Валери Перрен

Почему?! Зачем было убеждать меня в ее смерти?! Три года вранья! Три года молчания!

– Я только выполнял ее волю.

– Какую, к чертям, волю?

– Навести Жака Пьери.

– Доктора Пьери?

– Да. Это он подписал свидетельство о смерти.

19

28 октября 2010

Я уже три дня в Париже. Три дня чемодан Колетт стоит на страже в ногах моей кровати. Я так его и не открыла. Боюсь. Он как ящик Пандоры. Гигантский. Умопомрачительный. Наследство Колетт. Мне.

Ана отправляется на три недели на Маврикий с отцом и «той, другой». Она будет отсутствовать невыносимо долго, и я решила вернуться в Гёньон. В детство – послушать записи. Мне необходимо сделать это именно там, где я жила рядом с тетей.

Двенадцать тысяч минут – это восемь дней прослушивания. Тысяча четыреста сорок минут в сутки, как подсчитала Корнелия. Около восьми дней и восьми ночей. Не знаю, Корнелия, не знаю, я никогда не умела считать.

Звонил жандарм Сирил Рампен, сообщил, что мне разрешен доступ в дом на улице Фреден. Обоснуюсь там, а если станет страшно, позову к себе Льеса. Колетт Септамбр скончалась от остановки сердца во сне. Твое сердце остановилось, тетя Колетт. Почему? О чем или о ком ты смотрела сон?

Скоро я получу разрешение на захоронение – как последняя ныне здравствующая родственница, но до церемонии нужно встретиться с доктором Пьери. Завтра, в Гёньоне, во врачебном кабинете. Я договорилась через секретаршу, не представляясь.

– Мы не берем новых пациентов, – ответила она неприветливым тоном.

– Я – не пациентка. Я племянница Колетт Септамбр и хочу задать доктору несколько вопросов.

– Не уверена, что это возможно, у него очень плотное расписание.

– А я уверена, что наша встреча состоится, учитывая, что он три года назад подписал свидетельство о смерти моей тети, которая была очень даже жива. Я приду завтра, в десять утра.

На сем наш разговор закончился.

* * *

Меня представлял адвокат, специализирующийся на улаживании дел при разводах. Мне объяснили, что это осложнит раздел имущества, я ответила: «Плевать! Мне ничего не нужно. Ни денежной компенсации, ни алиментов, ни… Ничего». 23 марта 2009 года, 11:30, суд 7-го округа Парижа. Семейные дела. Шел дождь. Было холодно. Никудышная весна. Адвокат оправдал мое отсутствие форс-мажорными обстоятельствами – меня отвезли в отделение неотложной помощи. Я не хотела переносить слушания. В шесть утра приковыляла в Биша, согнувшись пополам, и заявила, что меня терзают невыносимые боли в животе, в почках, груди – выбирайте на свой вкус. Даже если бы я билась головой об стену, показатели моего здоровья остались бы отличными, – и давление, и сердечный ритм, и кардиограмма, яда в крови не обнаружили, а я корчилась от боли и рыдала под недоверчивым взглядом интерна. Любовная печаль.

– Вы уверены, что не пережили эмоциональный шок?

В этот момент меня вырвало прямо на кроссовки доктора, и я получила отмазку для суда: «Мы хотим понаблюдать за этой пациенткой, у нее спутанное сознание». Когда медсестра добавила успокоительное в капельницу, я готова была расцеловать ее и наслаждалась ощущением легкости бытия, пока меня не выперли из отделения.

– Все хорошо, мадам, вы в порядке.

Да, нормально все – кроме меня.

Я больше не хочу видеть Пьера. Через несколько минут он придет сюда за Аной. Бывший муж поставил меня перед фактом. «Мы заедем на такси по дороге в аэропорт…» Корнелия назвала ему код и этаж – с Пьером всегда общается только она. Я закрылась в кабинете. Лучше бы ушла из дома, пока он не появился, но теперь не успею. Не дай бог встретиться на лестнице!

В дверь звонят, и Корнелия открывает. У меня начинаются спазмы в желудке. Почему, ну почему я продолжаю так бурно реагировать на этого мужчину даже спустя столько месяцев? Пьер – мое стихийное бедствие, и у меня нет сил противостоять. С самого утра я сижу за столом. Читаю почту, отвечаю на сообщения и приглашения: «Я не приду; меня сейчас нет; я за границей»…

Я уже полчаса сижу неподвижно, застыв как изваяние. По голосу Корнелии ясно: происходит что-то не то. Бегу в прихожую и оказываюсь лицом к лицу с Одри Тюдор. Новый «сладкий пирожок» бывшего мужа лепечет, что пришла за Аной.

Ана, моя дочь. Одри Тюдор, актриса. Квартира мгновенно вымерзает. Тебе хватило наглости заявиться сюда, цыпочка. У меня перехватило дыхание. Она благоухает «Герленом», одета в красное, черные волосы подхвачены лентой, глаза и губы накрашены. Ну просто кукла, нарисованная то ли Рафаэлем, то ли Ренуаром, я пока не решила. Одри в расцвете сил, на десять лет моложе меня.

Появляется Ана с дорожной темно-синей сумкой, мы вместе купили ее в «Монопри». Я хотела взять розовую, но дочь воспротивилась: «Ой нет, мама, только не розовую, я больше не увлекаюсь Барби!» Она в джинсах и кроссовках – свободная, открытая пятнадцатилетняя девочка, совершенно естественная, у нее только губы чуть тронуты блеском.

– Я думала, пришел твой отец. – В моем голосе звучит едва заметное раздражение, хотя в груди бушует ярость. Океан ярости. Как у героя фильма «Сияние» Стэнли Кубрика. Я понимаю, как неловко будет Ане, – девке в красном плевать на мои чувства, а все мысли Корнелии заняты каникулами «малышки», которая отправляется плавать с дельфинами. Ненавижу себя! Как можно было дойти до подобного идиотизма и превратить в заложницу собственную дочь?!

– Ладно, я пошла, – говорит Ана и криво улыбается. Она целует Корнелию, и та шепчет ей на ухо: «Отдыхай хорошенько, моя Нана…» Я крепко обнимаю дочь.

– Наслаждайся, наслаждайся, наслаждайся, люблю тебя, люблю, люблю. Звони иногда, ладно?

– Конечно, мама.

«Конфетка» целует мою дочь, и я захлебываюсь ненавистью. Раздавила бы гадину! Да как она смеет касаться своими губищами детской щеки?! Я сейчас взорвусь… Нет, папа с мамой слишком хорошо меня воспитали. Я глотаю ругательства, улыбаюсь, прищуриваюсь, фальшиво улыбаюсь – вряд ли игриво! – и произношу:

– Хорошего отпуска.

Они выходят, спускаются по лестнице, и я с рыданиями бросаюсь на грудь Корнелии.

– Я проиграла свою жизнь!

– Сколько тебе лет?

– Тридцать восемь.

– Так о чем речь?

– Мне тридцать восемь. Я все еще люблю Пьера. Он, мой единственный, уезжает с нашей дочерью и другой женщиной. Они будут спать в одной постели через стену от Аны. Это невыносимо!

– Да, – отвечает Корнелия, – невыносимо. Но тебе придется вынести. Ради себя и Наны.

20

30 октября 2010

Сесть на скоростной поезд на Лионском вокзале. Сойти в Крезо[18].