Бездна. Книга 3 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Долго оставался ты в Москве?..

– Утром приехал, к ночи ушел.

– Разве негде было тебе остановиться?..

– Ненадежно… Общая травля пошла, забирают одного за другим… Ловкий прокурор завелся у них… Ну и жандармерию подтянули, как видно… Весь клубок до конца размотают, – злобно пропустил он сквозь зубы.

Наступило молчание. Сестра с побледневшими губами, вся выпрямившись на диване, следила за ним глазами. И кто скажет, какою мукой исполнены были теперь голова ее и сердце! «Из-за чего, из-за чего обрек он себя на гибель!» – стояло гвоздем в ее помысле.

– И у других… та же неудача? – пролепетала она.

Он вопросительно взглянул на нее…

– Народ пропаганде вашей не сочувствует? – пояснила она.

Он только кивнул, закусив губу.

– Так что же тогда, Володя!..

Темною тучей обернулось на нее лицо брата.

– Наше дело правое, мы должны были идти – и пошли! – промолвил он с горячим взрывом, как бы оправдывая себя не только в ее, но и в собственных глазах.

Она почуяла этот оттенок в его выражении:

– Правое ли, Володя, подумай! – воскликнула она, бессознательно заламывая руки. – Правое ли, когда те, для кого приносите вы себя в жертву, не признают, не принимают вас и выдают врагу!..

– Все равно! – возразил он нетерпеливо. – Вековое рабство отняло у этих людей всякое сознание их гражданских прав: наш долг пробудить их! Мы должны были идти и пошли… и будем действовать, пока последнего из нас не забрали! – повторял он с лихорадочно прерывавшимся голосом и путаясь ногами на ходу. – Революцию можно вызвать в России только в настоящее время, – понимаешь! Теперь или очень не скоро… быть может, никогда, – подчеркивал он, – теперь обстоятельства за нас: чрез десять, двадцать лет они будут против нас… Понимаешь ты это… понимаешь?

Она уныло закачала головой:

– Нет, Володя, не понимаю… То, что я вижу вокруг себя, то, с чем сам ты вернулся теперь, все это, напротив…

Он махнул нетерпеливо рукой, прерывая ее:

– Да ты не понимаешь! Так слушай…

Он продолжал, как бы отчитывая выученный урок:

– Каждый день, каждый час, отделяющий нас от революции, стоит народу тысячи жертв и уменьшает шансы на успех переворота… Это очень просто, – пояснил он, – пока, теперь то есть, самый сильный и могущественный враг, с которым приходится нам бороться, – это правительство. Но враг этот стоит совершенно изолированный; между ним и народом не существует еще никакой посредствующей силы, которая могла бы помочь врагу остановить и удержать народное движение, раз бы оно началось. Дворянство сокрушено самим правительством; tiers état8 еще не успело выработаться… Но пройдет еще несколько лет, и условия эти изменятся. Уже теперь существуют в зародыше все условия для образования у нас, с одной стороны, весьма сильного консервативного элемента крестьян-собственников, с другой – капиталистской, торговой и промышленной, консервативной же буржуазии. A чем сильнее будет это образовываться и укрепляться, тем возможность насильственного переворота станет более проблематическою… Говори же, должны ли мы были или нет идти в народ с революционною пропагандой именно в настоящий момент, когда нам благоприятствуют общественные условия?..

– Да, – медленно и тихо проговорила она, – вы и пошли, и чего же достигли?.. Ведь дело ваше оказывается та же сказка про синицу, которая похвалялась, что море зажжет.

Он не ожидал этих слов, этого обидного сравнения: изможденные щеки его покрылись мгновенным румянцем, глаза сверкнули.

– Давно ли ты стала плевать на наши убеждения? – крикнул он язвительно, закидывая назад свои длинные волосы машинальным движением руки.

Но она не смутилась; она решилась высказать ему все:

– К чему ты говоришь это, Володя? Вопрос не в «наших убеждениях», a в том пути, который вы избрали, чтобы помочь народу. Путь этот не верен, вы должны это видеть теперь. То, что ты мне сейчас проповедывал, вы вычитали у ваших женевских вожаков: вы могли обольщаться их теориями, пока пропаганда была еще у вас только в намерении… Но теперь, теперь, когда вы испытали на деле такое ужасное разочарование… Ты упорствуешь, ты хочешь доказать мне и себе самому, что вы были правы… Но я тебе не верю, ты не можешь этого серьезно думать!.. Я не умнее тебя, но я предчувствовала, и с каждым днем становилось для меня яснее, что ничего, кроме того, с чем ты вернулся теперь домой, не может ожидать ваше дело.

– Откуда же этот дар пророческого предвидения? – спросил он с неудачным намерением глумления, затягиваясь во всю грудь и пуская дым к потолку, чтоб избегнуть невольно тревожившего его блеска устремленных на него зрачков ее.

– Оттого, – пылко выговорила она, – что я хочу правде прямо в глаза смотреть, a не тешиться обманом, как бы люб он для меня ни был… Народу не нужна ваша пропаганда, он ее не хочет!.. Он совсем не то, что мы думали… Мы с тобою в Москве читали Лассаля, изучали вопрос о пролетариате. Но наш крестьянский мир, народ, это совсем не то. Я теперь третий год вожусь с крестьянами, бываю в их избах, лечу их; я пригляделась к ним, прислушалась, поняла… То, что ему нужно, этому народу, вы никогда не будете в состоянии дать ему! Вы всё на экономической почве думаете строить, a у него в мозгу и в сердце два крепкие слова засели, которых топором у него не вырубить: Бог на небе и царь на земле. И не верит он вам потому, что чует в вас врагов этих своих заветных понятий.

– Да, – силясь усмехнуться, возразил ей брат, – пока не успели насчет сего научить его уму-разуму.

Она пожала плечами.

– Нет! Народ наш гораздо умнее, гораздо проницательнее, чем мы это себе представляли, Володя… Он свою правду, ту правду, которую мы признать не хотим, держит неколебимо в голове… Вспомни, например, хоть историю Герцена с раскольниками, у которых он думал найти ядро для революции в России, и как он удивлен был, что эти же раскольники, преследуемые правительством, оказались, – я еще недавно перечла рассказ об этом у Кельсиева9, – самыми верными подданными царя…

Володя перебил ее гневным возражением:

– Кельсиев, разве это авторитет! Он предатель был и шпион.

– Ах, опять эти слова! – воскликнула Настасья Дмитриевна возмущенным голосом. – Шпион, предатель!.. А если это неправда, если он действительно, вот как я теперь, мучительно, но неизбежно пришел… должен был прийти к этому разочарованию во всем, чему пред этим верил!.. Ведь и я, значит, по-твоему, тоже предательница, потому что не верю больше в революцию, не верю тому, о чем мы с тобой так пламенно мечтали, думая, что это так