Черный снег - Алексей Кабанов

Конечно, вся слава досталась мне.

Жулика опять выпороли.

Олег в тот день нажрался.

Светку потом водили к психиатру, так как она после этого перестала разговаривать.

В конце восьмого класса мы отмечали Восьмое марта у Иры Лушки. Собрались почти всем классом, но были люди и со стороны. Там были и немного постарше нас: две Лушкины двоюродные сестры и Мишка Сивун. Мы выпили сухого вина, потанцевали под Антонова, и тут Таня Руда принесла самогонки.

После пары стаканчиков все попадали кто где был.

Я оказался в спальне, рухнув на двух Лушкиных сестер – Марину и Ингу. До этого случая я вообще не задумывался о том, что с девчонками можно целоваться.

С мамкой целовался, сделав губки бантиком, а взасос… Ведь раньше и в кино ничего такого не показывали.

Оказавшись между ними, я приобнял их в районе груди – про ее существование уже знал.

Зимой по вечерам после второй смены мы караулили девчонок около школы. На улице было темно, мы валяли их в снегу, не боясь испачкаться. Это называлось у нас – пойдем «мацать» девчонок.

Ну так вот – притиснул я их да так, что неудобно стало, они совсем не сопротивлялись. И тут вдруг Инга притянула меня и нежно втянула мои губы себе в рот. Мне было очень приятно, она там ещё и языком что-то делала.

Вскоре ей не хватило дыхания, и она упала на подушку. Тут на смену пришла

Маринка, проделав со мной то же самое.

Я обалдел от такого неожиданно свалившегося на меня счастья.

Ну и больше там ничего не было, конечно.

На утро, проснувшись и ещё лёжа в кровати, я стал нюхать свой джемпер, от него очень приятно пахло духами.

Потом тренировался целоваться взасос на бицепсе своей правой руки. Когда удостоверился в том, что освоил этот метод, встал и, быстро собравшись, побежал на улицу.

День был выходной. В том смысле, что в школу идти не надо было. Я зашёл за Сивуном, который вчера тоже сильно напился. Мы с ним вчера долго бродили по улицам – блевали.

Михаил был дома, он очень обрадовался моему приходу.

Погремев мелочью, довольные, мы отправились в Гагаринский район. Около девятой столовой торговал буфет. Сивун был старше меня, и ему без проблем продали бутылку марочного вина. Оно было в зеленоватой бутылке с красивой этикеткой красного цвета.

Свернув направо, мы пошли к его двоюродной сестре Машке. Я знал, что там часто отирается и Маринка – вчерашняя моя знакомая. Я ведь не так просто зашёл к Мишке.

Маринка была там, и я был рад этому стечению обстоятельств. Мишка несколько раз ударил по дну бутылки, потом, зацепив пробку зубами, ловко извлёк её. Мы пили вино из красивых фужеров, которые Машка принесла из маминого серванта. Сервант в то время был последним писком моды. Он стоял всегда в самом лучшем месте зальной комнаты, недалеко от телевизора. У некоторых уже был хрусталь и книги в ярких переплетах.

Книги тянули меня всегда, но в тот вечер я смотрел только на Маринины губы.

Как-то незаметно для самих себя мы с ней оказались в спальне. Упали на неразобранную кровать, повалив высокую кипу подушек.

Я не мог оторваться от Марининых губ, а она стала зачем-то засовывать свой язык мне в рот. И я тоже стал так делать. Мои руки залезли к ней под свитер, но снять лифчик она не давала. Груди у нее вообще почти не было. Я не знал тогда, что такое счастье, но это было оно. Порой мне кажется, что больше его и не было.

Нацеловавшись до боли в губах и зажевав конфетами «Дунькина радость» остаток перегара, я пошел провожать ее домой.

По дороге я ей рассказывал, что хочу построить беседку в саду, чтобы летом там ночевать. Там можно будет лежать на топчане и курить, слушать радиохулиганов по приемнику.

Она вдруг жестко оборвала меня, сказав:

– Зачем мне все это говоришь? Мне это не интересно. Я хочу быстрее вырасти, выйти замуж за офицера и уехать с ним за границу.

По дороге я вспомнил, что у Маринкиного шестиэтажного дома всегда стоят Гагаринские пацаны. Знал и шел, говорил о пустом, а сам думал только об этом.

Мне повезло, что там был Артур. Я поздоровался со всеми. У меня спросили курить. Я вынул остаток пачки, достал одну сигарету, оставил ее себе, а остальные со словами:

– Угощайтесь, пацаны, я сейчас домой, отдал им.

И мы пошли дальше, позади послышался ехидный смех.

Идя домой по железной дороге, самый безопасный путь, я думал только о ней. Марина вдруг стала для меня тем человеком, ради которого я хотел жить и готов был умереть.

Третий день после восьмого марта был последним выходным – так совпало в этом году. Весь день я не мог сидеть, лежать и есть, ждал вечера, который все не наступал. Была ещё одна проблема: были нужны деньги, которых совсем не было, не было и курить. Улучив момент, когда мать вышла, а отца с утра не было – ушел похмеляться к дяде Боре, я открыл ее сумку и залез в кошелек, надеясь стибрить немного мелочи.

Ее не было,не было даже рубля. Зажмурившись, вытащил трешницу – знал, что все равно всплывет, и был таков.

Свежий ветерок приближающегося вечера заставил меня забыться от тяжёлых мыслей. Я, обходя места возможной встречи со знакомыми, стал пробираться к железной дороге. Все, что мне надо, можно было купить на вокзале. Сделав крюк по небольшому парку, вышел к шестиэтажке с тыльной стороны и незаметно прошмыгнув во двор, оказался у ее подъезда.

Прямо около него на сломанной лавочке сидел Чиж, а на коленях у него была

Марина. Куртка у нее была полурасстегнута, и его рука торчала там. И тут полупьяная Маринка увидела меня, стоявшего с полуоткрытым ртом в позе статуи.

– Чего зенки-то вылупил? – закричала она визгливым голосом. – Вали отсюда, и чтоб я тебя больше здесь никогда не видела.

На выходе из двора мне попался Артур. Он хотел что-то сказать, но я оттолкнул его и пошел дальше.

– Кабан, это местная давалка, ее имеют все, не загоняйся… – услышал я вслед его сочувствующий голос.

Я шел по железной дороге, а в голове была сплошная каша.

Очнувшись, я обратил внимание, что я сошел с путей и пропустил грузовой поезд, сделав это