Шанс его жизни - Софи Астраби

в поездке, мать в полумраке проскользнула в его комнату и прошептала ему, что она согласна, что он может ехать, что она вовсе не бессердечная, но он должен понять ее. Что кроме него у нее больше никого нет и что она никогда не сможет пережить еще одну трагедию.

Станислас почувствовал, как внутри вспыхнул огненный шар радости и тут же погас под ледяным дождем. Ярость и преданность смешивались воедино. Всегда и во всем. Именно обязанность жить, пожалуй, убивала его больше всего.

Позже, направляясь в туалет, он увидел ее в гостиной с сигаретой в руке. Раскаленная точка посреди ночи. Оранжевое на черном. Буря отчаяния.

Наступил день отъезда. Автобус строгой геометрической формы вез их по прямым, а затем по извилистым дорогам в Кёльн, где их встретили холодная погода и пряники в виде сердечек. После короткого приветствия они разъехались во все концы города по принимающим семьям. Станисласа определили к Герхарду, шестнадцатилетнему великану, чей приплюснутый почерк никак не намекал на его телосложение. Когда они пожимали руки, Станислас представил себе, как Герхард держит свою ручку, и понял, что тот перепутал силу и слабость, как это часто бывает.

Французский у Герхарда был очень приблизительный, а немецкий у Станисласа – совсем никакой: один – ноль в пользу востока. Он ел вместе с семьей, не зная наверняка, рад ли он находиться здесь, в этой домашней, но не его обстановке. Он попробовал все, но отказался от добавки. После ужина его проводили в комнату, где был разложен диван-кровать, и он сел на него, уставившись в окно. Напротив стоял точно такой же дом. Герхард жил в жилом комплексе, похожем на тот, в котором жил Станислас. Только этот был более симметричным, более строгим, и Станислас находил его более красивым, не понимая, что прямые линии разрушают красоту изгибов.

И вдруг, когда он уже собирался скользнуть под толстое клетчатое одеяло, окно напротив засветилось. За занавеской показался силуэт. Размашистые жесты, колыхание занавески, распахнувшееся окно, и в нем Сарра. Она повернула голову влево и вправо, затем глубоко вздохнула и подняла глаза к небу. Она ничего не говорила, но ее тело рассказывало о тысяче вещей. Станислас подошел как можно ближе к окну. Взгляд Сарры упал на окна напротив, и Станисласу показалось, что он получил мячом в живот.

Она улыбнулась своей полуулыбкой и закрыла окно. Затем она выдохнула на стекло и на запотевшем участке кончиком пальца вывела ноль, десятку и вопросительный знак.

Указательный палец Станисласа, стараясь скрыть его сомнения, написал в ответ семерку, и через секунду она уже была внизу, махая ему рукой с тротуара. Еще через секунду он уже недоумевал, что он там делает. Рядом с ней, которую не больно-то и знал. Или нет, больно. Как предчувствие.

Они подошли к бару, и Сарра отправилась за напитками. Когда она проходила мимо, мужчины повернули головы, и Станислас опустил глаза, испытывая неловкость от того, что другие с первого взгляда поняли то, на что ему потребовалось так много времени. Но он не успел додумать – она уже вернулась и поставила на стол два бокала светлого пива.

– На что-то более оригинальное мне не хватило словарного запаса, – призналась она с улыбкой.

– Спасибо.

Она подняла кружку и окунула губы в пену.

– Боишься? Что нас застукают? – спросила она.

– Нет.

Несколько секунд она наблюдала за ним.

– Когда мне страшно, я стараюсь помнить, что страх бывает лишь у тех, кому есть что терять. Поэтому либо я боюсь, и это хороший знак, либо я не боюсь, и это только к лучшему.

– Я не боюсь.

Она пожала плечами.

– Какая у тебя приемная семья?

– Немецкая. А у тебя?

Ее смех взорвался в воздухе, и Станислас чуть не подпрыгнул от неожиданности.

– Они все огромные, – ответила она. – У меня такое чувство, что я оказалась в лесу.

Она отпила пива.

– Ты был в автобусе с мадам Боэр? – спросила она.

– Да, она присматривала за теми, кто сидел в конце.

– Взрослые, которые смотрят, как мы с тоской проживаем некоторые моменты нашей жизни, о которых, скорее всего, никогда не вспомним. Душераздирающее зрелище.

Станислас улыбнулся. Сарра не была похожа ни на кого. У нее всегда был особый взгляд на вещи… и, главное, особая манера выражать его. Это правда, мадам Боэр смотрела на них именно так. С наклоненной набок головой.

– Эта женщина – вечер воскресенья, – продолжил Станислас.

– Она жалеет об уходящем времени еще до того, как оно ушло… и она выбрала худшую работу на свете. Когда ты учитель, время всегда уходит, возвращается и снова уходит.

– Да, и я бы не выбрал для этого саундтрек на немецком.

– Мне нравится немецкий, – возразила Сарра. – Но если однажды я стану учителем, значит, в моей жизни произойдет что-то страшное.

Они шатались от одного бара к другому, не зная, куда идут, и не особо беспокоясь о том, чтобы запомнить, откуда пришли. Сарра немного болтала с вышибалами и через несколько секунд подавала Станисласу знак, что все в порядке. Затем она брала его за руку, и они ныряли в толпу. Рука в руке. Он тысячи раз искал повод для того, чтобы сделать это. Им было по шестнадцать лет, но главное – впервые в их распоряжении была вся ночь.

Музыка, казалось, отскакивала от черных стен клуба. Станислас подумал, не отсюда ли название: куб – клуб? Клуб, похожий на куб. Кубы, которые изнутри все похожи друг на друга. Что во Франции, что в Германии. Первые ноты музыки, звучащей на всех радиостанциях, вырвались из динамиков, и радостные крики раздались во всех углах зала.

– Постой, ты слышишь? Он поет: «Сеня, брей ананасов три».

– Что? Кто? – прокричала Сарра.

– Да вот, послушай слова! Певец поет: «Сеня, брей ананасов три», – повторил он.

Сарра остановилась, чтобы сосредоточиться на музыке, и напрягла слух. Она медленно произносила каждое слово песни, пока не дошла до места: «Celebrate and dance so free»[7]. Тут в ее глазах зажегся огонек, и она взорвалась хохотом. Несколько секунд она смотрела ему прямо в лицо, и ее рука даже коснулась его щеки, а затем скользнула вниз по руке. Головокружение перед падением, перед падением, которое он обязательно совершит. Именно так пели Les Rita Mitsouko, которых слушала его мать.

– Странный ты парень, Станислас Желен.

В тишине, которая наступила только для них двоих, она пристально смотрела на него, а потом добавила:

– К тому же ананасы не бреют.

Они продолжали двигаться под музыку: она – так, словно занималась этим всю жизнь, а он – так, словно никогда не задумывался об этом. Время от времени Сарра исчезала на несколько минут и затем появлялась со стаканом в каждой руке. В первый раз Станислас поблагодарил ее, но она покачала головой.

– Если хочешь кого-то поблагодарить, обращайся к Рольфу. Бармену за стойкой. Но не думаю, что это хорошая идея.

Станислас не стал делать никаких комментариев по этому поводу. Однако на третий раз Сарра вернулась с пустыми руками. «Мы идем в другое место», – и она, не оглядываясь, покинула танцпол. Станислас последовал за ней, бросив взгляд в сторону бара, откуда на них мрачно смотрел бармен. Они прошли несколько метров и оказались в помещении, похожем на заброшенный склад. На неровном бетонном полу стояло несколько диванов, несомненно, найденных на улице или вывезенных прямо со свалки. Три большие хрустальные люстры свисали с высокого потолка, на котором красовалась фреска, судя по всему, написанная художником эпохи Возрождения. Но при ближайшем рассмотрении можно было заметить несколько несуразностей: на некоторых фигурах были солнечные очки Ray-Ban, у ангела на руке красовался Rolex, а богиня, закутанная в свободную, струящуюся ткань, курила Vogue. В центре зала из большого каменного фонтана лилась флуоресцентная вода, а из двух больших динамиков на безумной громкости звучала музыка в стиле техно.

Сарра бросила взгляд в сторону бара и опустилась на потертый бархатный диван с кисточками, который, казалось, парил над полом.

– Теперь твоя очередь. Думаю, здешний Рольф больше прислушается к тебе, чем ко мне.

Станислас двинулся к барменше, девушке лет двадцати с большими черными глазами и идеально выбритой головой, подчеркивавшей ее тонкие черты. В правой ноздре у нее было золотое кольцо, а когда она открыла рот,