Таёжный, до востребования - Наталья Владимировна Елецкая

к невропатологу, но Коваленко дочь так и не привела. В начале октября начались заморозки, и Снежана перестала ходить в школу: у нее не было теплой одежды и обуви. Школа забила тревогу. Из опеки пришли с проверкой. Было вынесено решение об изымании ребенка и лишении Коваленко родительских прав. По постановлению суда Снежана оказалась в приемнике, потом в больнице, и вот теперь – у нас.

– Девочка провела в приемнике почти два месяца, прежде чем ее отправили на обследование. Им понадобилось столько времени, чтобы убедиться, что у нее проблемы со здоровьем и психикой?

– Вопрос не ко мне. Но вообще, Зоя Евгеньевна, вы же знаете, как порой работает наша система. И хотелось бы побыстрее, да невозможно.

Я помолчала, мысленно систематизируя полученную информацию и формулируя выводы.

– Что могу сказать, не видя ребенка… Во-первых, относительно Коваленко-старшей. То, что вы перечислили – проблемы с сердцем, поражение мышц верхних конечностей, – могло быть вызвано алкоголизмом. Болезнь так и называется: алкогольная миопатия. Учитывая, что симптомы, характерные исключительно для мышечной дистрофии, не были выявлены, я склоняюсь именно к этому варианту. Проблемы с дельтовидными мышцами, как и сколиоз, могли возникнуть у Коваленко из-за специфики ее работы. Она провела много лет, стоя на стремянке, вытянув одну руку вверх и задрав голову, что привело к деформации позвоночника. Скудное питание, регулярные возлияния и игнорирование проблем со здоровьем способствовали развитию заболевания. Но даже если у Коваленко истинная мышечная дистрофия, не факт, что она передалась ребенку. Шансы, что у матери, страдающей дистрофией Эмери-Дрейфуса или являющейся его носительницей, родится больной ребенок – пятьдесят на пятьдесят. Чтобы поставить точный диагноз, необходимо генетическое обследование, которое можно провести только в крупном городе, например в Красноярске или Норильске. Это касаемо основного диагноза. Насчет умственной отсталости сказать ничего не могу, нужно осмотреть ребенка, провести тесты, но я не психиатр и могу опираться скорее на свои ощущения, чем на клинический опыт.

– Психиатр есть в нашем штате. Вчера при первичном осмотре он выявил небольшие отклонения, но вы правы, для постановки диагноза нужны тесты, которые будут проведены в ближайшее время. Вы здесь для того, чтобы подтвердить или опровергнуть диагноз «мышечная дистрофия». Я все-таки приведу Снежану.

Вскоре Тимофеева вернулась, ведя за руку худенькую девочку, выглядящую явно младше своих семи лет. Она слегка запрокидывала голову, что придавало ей странный заносчивый вид, диссонирующий со всей ее нескладной, жалкой фигуркой.

У меня перехватило дыхание – не столько от жалости, сколько от изумления.

Девочка была как две капли воды похожа на меня семилетнюю, с той лишь разницей, что в этом возрасте я была более упитанным и ухоженным ребенком. Русоволосая, с широко расставленными голубыми глазами, с таким же овалом лица и формой ушных раковин, она словно сошла с моей фотографии двадцатилетней давности.

Девочка сфокусировала на мне взгляд, высвободила ладошку из руки невропатолога и пошла ко мне, выворачивая шею.

– Мама? – тихим, каким-то надтреснутым голосом произнесла она, остановившись в шаге от меня, словно наткнулась на невидимую преграду.

Пока я лихорадочно соображала, что ответить, девочка нахмурила светлые, едва заметные брови и покачала головой:

– Нет, ты не мама. Тогда почему ты – как она?

– Она впервые со вчерашнего дня заговорила, – удивленно сказала Тимофеева. – Как мы только ни пытались…

– Нет, малышка, я не твоя мама.

Я присела перед девочкой на корточки, улыбнулась и взяла ее холодные ручонки в свои.

– Наверное, я просто на нее похожа. Дарья Геннадьевна, в личном деле Снежаны есть фотография Коваленко-старшей?

– Должна быть, – невропатолог пошла к столу, на котором лежала папка-скоросшиватель. – А зачем она вам?

– Вы ничего не замечаете?

Я повернулась таким образом, чтобы мое лицо оказалось вровень с лицом девочки.

– Силы небесные! – охнула Тимофеева.

– Удивительно, да?

– Не то слово! Я впервые такое сходство у не родственников вижу.

Она быстро пролистала папку, нашла фотографию и передала мне.

Зинаида Коваленко была определенно похожа на меня (если не принимать в расчет болезненную одутловатость помятого лица, сальные волосы и озлобление во взгляде, которое не могла скрыть нарочитая отстраненность, какую люди принимают на официальных фотографиях). На мгновение мне стало жутко, словно я увидела себя такой, какой могла бы быть, если бы волею судьбы оказалась в схожих обстоятельствах.

Я вернула фотографию коллеге.

– Снежана даже больше на вас похожа, чем на нее, – сказала Тимофеева, изумленно качая головой. – Вы уверены, что… ну, в общем… что вы не родственницы?

– Уверена. Я сюда с другого конца страны приехала. Снежана, ты не против, если я тебя осмотрю?

Девочка покачала головой, не сводя с меня пристального взгляда.

Я сняла с нее платье и внимательно осмотрела с ног до головы. Снежана покорно позволяла поворачивать себя в разные стороны, явно привыкнув к осмотрам, которым ее подвергали весь последний месяц. Без платья она выглядела совсем худой, с ручками-палочками и такими же ногами, с проступающими через кожу ребрами и позвоночником, который, кстати, не был искривлен. Проверив рефлексы и мышечный тонус, я улыбнулась:

– Одевайся. Тебе помочь?

Девочка помотала головой и принялась натягивать платье, посапывая от напряжения.

– Ваше мнение, Зоя Евгеньевна?

– На данном этапе я склонна не согласиться с диагнозом «мышечная дистрофия».

– Но ведь налицо характерные симптомы: запрокидывание головы, опора на наружные края стоп, контрактура левого локтевого сустава…

– Косолапость встречается у каждого третьего ребенка. В данном случае она скорее всего врожденная, из-за тяжелых родов или алкоголизма матери. Запрокидывание головы происходит из-за проблем с шеей вследствие хлыстовой травмы, причем относительно недавней.

– Травмы? – озадаченно переспросила Тимофеева.

– Точно покажет рентген, но я почти уверена, что имело место механическое воздействие. У девочки постоянный дискомфорт или даже болевой синдром, поэтому она вынуждена держать голову в таком положении, при котором боль минимальна.

– А контрактура сустава? Тоже травма?

– Да. Ее могли схватить за руку, чтобы куда-то насильно отвести, и вывернуть в локте, если она сопротивлялась. Снежана, ты падала? Ударялась головой? Может, тебя кто-то ударил?

Девочка подняла на меня глаза, снова пристально изучила мое лицо, ничего не ответила и принялась рассматривать свои тапки.

– Бесполезно, она не скажет. Странно, что и те-то слова произнесла. Если девочка больше не нужна, я верну ее в изолятор.

Тимофеева взяла Снежану за руку и повела к двери, но та внезапно вырвалась, подбежала ко мне, обхватила мои колени и заскулила:

– С тобой, с тобой хочу остаться.

Я замерла, совершенно не понимая, что делать. Меня словно парализовало от беспомощности, жалости… Я смотрела на белокурую головку, доверчиво прижимавшуюся к моим ногам, и чувствовала, как в глазах закипают слезы.