Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

Ольга Елпидифоровна неотступно глядела на него… Слова его глубоко западали ей в душу. Она видела его насквозь, она понимала: большего доказательства безграничной любви не мог бы дать ей ни единый человек в мире… Ведь это был старого закала, страстный и убежденный, царедворец, приявший в плоть и кровь свою весь экстракт, всю суть тех исключительных сфер, в которых прошла и которым посвящена была целая жизнь его. Он с самого детства не дышал иным воздухом, не разумел иной атмосферы. И то, что он намерен был сделать теперь, он делал сознательно, зная, чего это должно будет ему стоить, терзаясь мыслью оторвать себя от того, что до сих пор составляло как бы условие sine qua non14 его существования… «Он без них исчахнет и понимает это, – говорила себе она, – он мягок и слабонервен как женщина, страдает и мыслью отойти от них и тем, что они могут почесть его неблагодарным… более же всего боязнью, что его забудут, что прежнее не вернется для него никогда… И всем этим дорогим, заветным, потребным ему как хлеб насущный, он приносит в жертву из-за меня и мне, мне одной!..»

И со свойственною ей впечатлительностью и порывистостью ощущений она закинула ему обе руки за голову, припала к его плечу и расплакалась:

– О, милый, милый, – лепетала она сквозь свои нервные слезы, – comment vous payer pour tant d’amour15!..

Он прижал ее к себе, покрывая поцелуями ее роскошные и пахучие волосы с гораздо более отеческою в эту минуту, чем страстною нежностью.

– Знать, что вы счастливы, вот лучшая для меня уплата! – произнес он с бессознательным эмфазом, свойственным французской речи, на которой велся их разговор… – A разве для этого непременно нужен Петербург? – добавил он каким-то уже робким и заискивающим шепотом, заглядывая в ее влажные глаза. – Скажите мне, мой ангел, станете ли вы жалеть о нашей столице (notre froide capitale16) под светлым небом Италии, например?

– A вы? – быстро переставила она вопрос.

– С вами необитаемый остров покажется мне земным раем! – воскликнул он.

– Une île sur la Seine17, – уже звонко засмеялась красивая женщина, – le Paris de la Cité[58]?

И с этим именем в ее подвижном воображении предстали все еще так недавно изведанные ею чары Парижа – беззаветного, разнузданного, неотразимо увлекающего в свой бешеный водоворот Парижа Второй империи, где жизнь – один непрерывающийся пир, день – одно нескончаемое похмелье: утра 18-«au bois»[59], где ее красота, ее «beauté éminemment slave»-18, и роскошные туалеты привлекали взоры спортсмэнов, кокоток и «mondaines» изо всех концов мира, лукулловские обеды у французских сановников, «premières»[60] в Bouffes или Gymnase19, вечера y 20-princesse Mathilde, княгиня Меттерних, нежно-скабрезные шансонетки Густава Надо, приглашения в Compiègne, герцог Морни-20, дебюты Оффенбаха, вечерние «conférences»[61] католической знаменитости в церкви Saint-Sulpice, многолюдные и занимательные, как раут, ужины «en partie fine» в Maison Dorée или Café anglais21 с веселыми соотечественницами и высокопоставленными русскими «друзями» en vacance22… И всем этим ей будет дано насладиться опять – с тою только разницей, что на карточках ее будет значится под графскою короной известное во всей Европе аристократическое русское имя, что рука ее будет опираться на руку человека, положение и состояние которого поставят ее на равную ногу со всеми именитостями вселенной… A там, вздумается ей, «через год, через два» вернуться с ним на берега Невы, «все будет давно сглажено и позабыто», все нынешние предубеждения смолкнут «пред fait accompli»23, – и графиня Ольга Елпидифоровна Наташанцева, как ни интригуй потом «ее belle-fille Toutou», займет при дворе и в свете то имеющее принадлежать ей по праву место, которое осмеливаются теперь оспаривать ей…

Она теперь была почти рада тому, что за несколько мгновений пред этим представилось ей разгромом всех ее надежд и планов будущего. Оказывалось «все к лучшему», как у вольтеровского Кандида25. «Подвохи дочери дали ему только случай доказать мне на деле, что он мой, безвозвратно и беспредельно мой… Что взяла, злючка, оборванная кошка? – говорила себе она мысленно по адресу княгини Андомской, торжествуя в душе свою победу над нею, – и словно расцветшая всем красивым обликом своим под восхищенными взглядами своего собеседника.

– 26-Paris, – повторил он послушным и веселым отзвуком, – cela s’entend de soi-même-26: вы имели там слишком много успеха, чтобы вам, a следовательно и мне, не желать его повторения… Но летом, но в те дни, когда природа манит нас своею прелестью и душа невольно просит идиллии (et l’âme tourne involontairement à l’idylle), – добавил он полушутливо, полусантиментально, – позволите ли вы мне увезти вас в какой-нибудь уединенный уголок земли… не слишком далеко, конечно, – на остров Уайт или на Комо27?

– Да разве я не ваша! – воскликнула с новым порывом Ольга Елпидифоровна. – Разве я не обязана буду исполнять все желания моего законного властелина, – медленно промолвила она чрез миг, как бы стыдливо опуская глаза и краснея самым искренним образом.

– Навеки, навеки моя! – страстно проговорил Наташанцев… – Он здесь, – перебил он себя тут же, – мой доверенный в Москве, которому я приказал следить за этим, пишет мне, что он выехал оттуда в Петербург третьего дня.

– Да, – подтвердила Ранцова, – я получила вчера вечером письмо от Захарова, которого вы мне советовали взять попечителем по этому делу. Он подал от меня просьбу в консисторию и вчера же утром виделся с… avec monsieur Ранцов… Свидетели, les faux témoins, vous savez28, найдены, и Захаров говорит, что в консистории дело пойдет скоро. Ho mon époux объявил ему, что пред этим он желал бы сам явиться ко мне для каких-то «переговоров»… Я понимаю, что ему хотелось бы меня видеть, – примолвила она с деланною гримасой, сквозь которую невольно просвечивало самодовольное чувство, – но, признаюсь, я предпочла бы обойтись без этого.

– И, конечно, лучше! Il vaut toujours mieux éviter tout, contact avec les gens violents et peu élevés29, – с какою-то бессознательною презрительностью сказал на это граф.

Что-то в роде угрызения пробежало в совести Ольги Елпидифоровны. Бедный Ранцов – «violent»… «Peu élevé», конечно, – он не говорит по-французски, он по манерам своим «армейщина», но «violent»!.. Он только раз в жизни, тогда, в Москве… И то, говорил в ней внутренний голос, так ли бы еще поступил другой на его месте, застав ее там с Ашаниным!.. В