Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич
Перелом. Книга 2 читать книгу онлайн
После векового отсутствия Болеслава Михайловича Маркевича (1822—1884) в русской литературе публикуется его знаменитая в 1870—1880-е годы романная трилогия «Четверть века назад», «Перелом», «Бездна». Она стала единственным в своем роде эпическим свидетельством о начинающемся упадке имперской России – свидетельством тем более достоверным, что Маркевич, как никто другой из писателей, непосредственно знал деятелей и все обстоятельства той эпохи и предвидел ее трагическое завершение в XX веке. Происходивший из старинного шляхетского рода, он, благодаря глубокому уму и талантам, был своим человеком в ближнем окружении императрицы Марии Александровны, был вхож в правительственные круги и высший свет Петербурга. И поэтому петербургский свет, поместное дворянство, чиновники и обыватели изображаются Маркевичем с реалистической, подчас с документально-очерковой достоверностью в многообразии лиц и обстановки. В его персонажах читатели легко узнавали реальные политические фигуры пореформенной России, угадывали прототипы лиц из столичной аристократии, из литературной и театральной среды – что придавало его романам не только популярность, но отчасти и скандальную известность. Картины уходящей жизни дворянства омрачаются в трилогии сюжетами вторжения в общество и государственное управление разрушительных сил, противостоять которым власть в то время была не способна.
И, не договорив, она повернулась на каблуках, побежала – выездной ее едва поспевал за нею – вскочила в карету и покатила приводить в действие свою новую «комбинацию»…
Все это шушуканье в сенях продолжалось не более пяти минут; но время, употребленное на это, показалось вечностью оставшимся сидеть в гостиной троим или шести представительницам счастливого «племени Саватьевых». Они сидели как на иголках, сгорая нетерпением и тревогою, не находя двух слов в ответ на речи хозяйки, старавшейся, как предписывала ей обязанность, «поддерживать разговор» со своими гостями.
Но вот в дверях показались, «наконец», Нелли и Зизи… Сестры так привыкли читать в чертах друг друга, что по первому лишь взгляду на вошедших поняли, что произошло нечто еще им неведомое, но требующее немедленной перемены фронта. Сообразно с этим мгновенно изменился весь их облик: они разом, как по команде, подобрались все, поджались, словно закисли. С уст сбежала самая тень улыбки; холодным и тусклым блеском стали подернулись глаза, за несколько лишь мгновений пред тем искристо и искательно обращавшиеся на Ольгу Елпидифоровну…
– Nanie очень извиняется, – проговорила, подходя к ней, Нелли Новицкая, – у нее очень нужное дело… и она никак, никак не могла зайти… И нам также очень нужно, permettez nous de vous dire adieu, madame63…
Это был точно знак дирижерской палочки. Все сестры вспорхнули с мест…
– Куда же это так скоро? – молвила учтиво-спокойно Ранцова, невольно волнуясь в то же время внутренно тем чем-то недобрым, что угадывала она за этою, слишком ясною для нее переменою обращения.
Но выходило, что у каждой из сестриц имелся какой-либо настоятельнейший повод уехать сейчас же:
– Мне очень жаль, но я принуждена… Я обещала мужу быть дома ровно в два, a теперь почти четыре, – уверяла одна.
– Поздно, мне предстоит еще целые четыре визита, – говорила другая, – и между прочим chez une amie malade64…
– Нам надо с Lydie к madame Andrieux, – томно вздохнула Ида Фицгейм, жалостливо при сем взглянув на Ранцову (она в семье имела специальностью «бесконечную доброту»).
– Мы здесь и так с утра; не надо навязываться ближнему своему до одурения! – с холодным смехом отпустила Зизи Полинарьина, забывая и «божественный» завтрак с устрицами, и «брудершафт», который пила с этою «душкою», и чувствуя более всех остальных потребность скорее, скорее отряхнуть свои ботинки от праха ее гостиной, оказывавшейся теперь опальною.
– Очень жаль, – принужденно улыбнулась Ранцова, вставая проводить их. – До свидания, значит? – примолвила она, вспоминая их приглашение на обед к maman Саватьевой. – В четверг вы сказали, кажется?
Сестры переглянулись со страшным перепугом – они и забыли об этом приглашении!.. Прошло несколько секунд растерянного молчания…
Первая нашлась Зизи, более всех, после отважной Nanie, владевшая саватьевскою способностью выкидывать за борт все, в чем в данную минуту не оказывалось более нужды интересам «племени»:
– Да, конечно, в четверг, – залепетала она, – maman будет очень рада… Впрочем она, бедная, очень часто у нас хворает, и с нею никогда нельзя быть уверенным… Я лучше всего спрошу ее завтра и тогда напишу вам уже наверное pour quel jour65…
И тут же, быстро переменяя разговор:
– Дина, возьми меня в сани; Нелли поедет в своей карете… Partons, partons66!..
И все они, словно гонимые ветром, не глядя в лицо хозяйки («la belle Lydie» как вошла, так и ушла, не вынимая рук из муфты), и, торопливо притронувшись кончиками пальцев ее похолодевшей руки, вылетели за двери с порывистостью стаи уток, вспугнутой нежданным охотником.
X
Он кроток сердцем был, чувствителен душою —
И меланхолии печать была на нем1.
Жуковский.
Unseemly woman in a seeming man2.
Shakespeare. Romeo and Juliet
Che ti fa ció che quivi si pispiglia?
Vien dietro a me e lascia dir le gente3.
Dante. Purgatoria.
Ольга Елпидифоровна осталась одна, смущенная еще более, чем обиженная. Надо было действительно случиться чему-нибудь особенно «невыгодному» для нее, проносилось у нее в голове, чтоб объяснить оскорбительную «бесцеремонность», которая явствовала для нее из образа действий с нею Саватьевых… Она достаточно наслышалась о них, достаточно могла вывести о них заключений и из собственных своих недолгих сношений с ними: она знала, что рабство пред успехом входило в самую сущность их организма, составляло эсбукет всей их raison d’être. Ho именно это, известное ей, отличительное качество их давало ей меру того ее успеха, пред которым почитали они своим долгом раболепствовать все это время… И вдруг все разом, разом обрывается… Приезжает эта Nanie, «la grande cheville4 семьи», – Ранцова это знала – сама не входит, вызывает сестер… И затем – крах! все изменяется, они становятся неприличны: пригласили ее обедать к матери, a теперь не нужно… Эта «парикмахерская кукла», Lydie, ушла, даже не подав ей руки… Дело ясно. Nanie привезла весть о чем-то несомненно грозящем ей, ее только что завоеванному положению в свете, ее ближайшим «планам»… Но что именно? Они теперь испуганно убежали от нее, «точно от зачумленной», говорила себе, поочередно бледнея и краснея, Ольга Елпидифоровна, «а за пять минут перед этим чуть мне руки не целовали. О, отвратительные существа»!..
Волнение ее росло с каждым новым мгновением: ей вспоминались слова «этой Дины» о том «расстроенном виде», какой заметила та у него в мастерской Durand. Он такой светский, умеющий сдерживать себя человек; произошло что-то «в самом деле ужасное», если это отразилось на его наружности, если он дал другим читать в его чертах… Это что-то, оно несомненно в связи со внезапным бегством Саватьевых, с тем, что привезла им «эта скверная Нанька» (красивая барыня, несмотря на свое десятилетнее пребывание в Петербурге, никогда не могла разучиться объясняться сама с собою по-уездному). Но что именно, что!.. И это вдруг теперь – теперь, когда, казалось ей, уже все достигнуто. У нее начинало двоиться в глазах…
Нетромкие и неторопливые шаги донеслись до нее из первой комнаты.
– Это он, он!..
Она вскинулась с места, побежала, увидела Наташанцева и, с простертыми к нему
