Скованные одной цепью - Ирина Алексеева

– Че, глухой? – Второй, с рожей, как у пропитой версии Кейтеля из «Таксиста», тянется к моему плечу. – Фотоаппарат дорогой?

– Не трогай, – говорю резко, хотя голос дает петуха.

– О, герой, – ухмыляется третий. Маленький, но, похоже, самый злой. – Давай сюда.

Почти что рвет ремень «Зенита», а я, дернувшись, ударяю его локтем в живот. Все происходит быстро, как сцена в спагетти-вестерне. Кто-то бьет меня кулаком в лицо, и я слышу хруст – наверное, нос.

Падаю, но крепко держу фотоаппарат. На пленке Эля, ее акция. Нельзя. Эти уроды ее не получат. Рука скользит по снегу, как по наждачке, но умудряюсь толкнуть ближайшего ботинком в колено. Матерится.

– Ладно, пошли, – внезапно говорит высокий, устав меня пинать и вырывать фотоаппарат. – Этот психанутый.

Уходят, бросив пару крепких слов через плечо. Я остаюсь на снегу, обхватив «Зенит», мой спасательный круг.

Прохожие смотрят с интересом, но никто не помогает. Наконец подходит женщина лет сорока, в шубе с неотрезанной биркой.

– Молодой человек, вам плохо?

– Да идите вы, – огрызаюсь, вставая.

Снег, смешанный с кровью, тает у меня в руке. Нос болит, губа распухает, но, проверив фотоаппарат, вижу, что он цел.

Хромаю до общаги, что-то шепелявлю вахтерше, намотав выше шарф. В комнате, до которой добрался, едва не сблевав на пол, меня встречает Серега, нервный, как всегда.

– Вот блин! Че с тобой, Володь?

– Сказал бы, что об косяк стукнулся, но ты все равно не поверишь, – бросаю, кидая измятое пальто на стул.

– Опять со своими хиппарями связался?

– Да не хиппари они, – устало шепчу. – Ты никогда не поймешь.

Нахожу в залежах аптечку, гляжу на свою рожу в маленькое прямоугольное зеркало на стене. Нос затыкаю ватой, губу, которая уже вздулась, прижигаю йодом. Горит, но терпимо. Лоб – ссадина, тоже под йод. Все крутится мысль: «Зато камера цела». Странный способ чувствовать себя победителем, но другого нет.

– Ну ты и дурной, – вздыхает Серега, под локоть ведя меня к кровати.

– Угу. Отстань от меня пока, ладно?

Ложусь на кровать. Темнота комнаты давит. Все не могу выбросить из головы лицо Эли. Ее глаза. Ее безумие. Оно затягивает, как воронка, и я не знаю, выплыву ли.

Глава 6

Меня словно вытащили из-под трактора. Голова гудит, простуда моя бывшая по сравнению с этим – просто сказка. Тело ломит. Сначала не понимаю, где я. Потом глаза упираются в облезлую стену с оторванным уголком афиши «Москва слезам не верит». Моя комната. Моя кровать.

Эля. Мост. Череп. Менты.

Черт.

Закрываю глаза, пытаюсь втянуть себя обратно в сон, но не получается. Нос заложен кровью и ватой так, что хватать воздух приходится ртом. Мысли роятся, как мухи над объедками. Сколько ей дадут? Снова пятнашку? А если больше? Она же наверняка пойдет в отказ. Или начнет спорить, говорить про свободу. Это же Эля.

Поворачиваюсь на бок. На стене часы «Слава» тик-такают взводным механизмом. Полдевятого. Мне ко второй. Пора вставать.

Поднимаюсь, сразу ощущаю, как моя тушка протестует. Мало того что нос не дышит, так еще под глазом что-то ноет. Вчерашняя драка возвращается плохим сном.

Выползаю в коридор. В Лефортово все двери одинаковые – крошащаяся коричневая краска и тусклые номера. Девчонки из соседней комнаты шепчутся, завидев меня, начинают хихикать. Две первокурсницы в халатах, одна в бигуди, другая с тряпкой.

– Смотрите-ка, – тыкает в меня пальцем светленькая.

– Да пошли вы, – бросаю мимоходом.

В душевой зеркало висит криво, уже устало держаться на гвоздях. Гляжу на себя. Да, картинка не для слабонервных. Появились два полумесяца под глазами: один темно-фиолетовый, другой побледнее, желтоватый, нос красный и опухший, губа рассечена.

Вода в кране ледяная, зато бодрит. Плещусь, пока лицо не перестает гореть. Возвращаюсь в комнату, где Серега сидит с кружкой своей бурды и смотрит на меня выразительно.

– Ты че, реально так на учебу собрался? – спрашивает он, пряча улыбку.

– А че мне, блядь, делать? Отпуск взять? – рявкаю, натягивая свитер.

– Может, хоть компресс какой-нибудь? Ну, или пропусти лекцию.

– Пропустить лекцию у Виноградова? Ты дебил? – швыряю в него подушку.

Серега лишь фыркает. Ботинки холодные, шнурки чуть не рвутся. Кое-как чищу щеткой пальто.

– Ты как минимум как чувак из «Рокки» выглядишь, – говорит Серега, провожая меня до двери.

– Это комплимент?

– Может, тебе дать пару очков, как у Сильвестра? – Серега ржет.

Я хлопаю дверью. Лучше выглядеть как после уличной драки, чем чувствовать себя ничтожеством. В голове одно: пережить день, чтобы вечером вернуться и проявить пленку.

В метро стою на одной ноге, потому что вторую прижало кошелкой нафталиновой старухи. Голова кружится, спазмы в висках от стука вагонных колес. Запах человеческого пота и мокрой шерсти пробирает до тошноты.

На «Бауманской» выходит толпа, я выползаю вслед, на автопилоте поднимаюсь по эскалатору. У дверей корпуса успеваю заметить свое отражение в стекле: рожа как после мочилова в подворотне. Ах да, так и есть.

Лекция у Виноградова – отдельный вид пытки. Сажусь в заднем ряду, полагая, что останусь незамеченным, но наш профессор, вечный цербер науки, сразу меня выцепляет.

– Гришин, вы, я вижу, не успели подготовиться не только к лекции, но и к тому, чтобы нормально выглядеть. Это что у вас? – Его голос хлещет, как поясной ремень.

Полкурса давится от смеха. Натали, которая сидит рядом, бросает на меня тревожный взгляд. Опять жалеть будет. Но пусть лучше думает, что я герой, чем признаться, что меня уделали какие-то ублюдки из арки.

– Можешь не давать конспект, так покемарю, – шепчу ей, пока Виноградов разворачивает монолог про структурное программирование.

– После пары поговорим.

Потом Натали заводит привычную шарманку:

– Иди в медпункт, у тебя, может, сотрясение.

– У меня все нормально, не преувеличивай, – отмахиваюсь, но ее взгляд говорит, что ей плевать на мои протесты.

В столовой Натали все еще ворчит, пока давлюсь холодной отбивной с горошком.

– Это серьезно, Володя. Если хочешь, я могу с тобой пойти.

– Не надо. Я посплю лучше. Зря приперся, ну да ты прикроешь, Наташ.

На улице снова серость и снег вперемешку с грязью. Вокруг глухие строительные заборы. Но спать я не иду. Зарываюсь поглубже в шарф и топаю в Китай-город. Сквот. Там Элины друзья, которые поймут, зачем весь этот бред.

Спускаюсь по убитой лестнице. Вот и дверь, за которой всегда музыка, чтоб заглушить чужой трах. Сегодня что-то похожее на Joy Division.

– О, фотограф пожаловал! – хохочет лысый парень с заостренным подбородком, кажется, Игорь. Он красит квадрат на ватмане, приклеенном к стене. Малевич, блин.

– Где Эля? – спрашиваю, не снимая пальто.

– Вчера была. Сегодня нет, – отзывается блондинчик, что сидит с гитарой в углу.

Им пофиг – понимаю. Виски ноют с усиленной мощью, растерянно нахожу глазами сумасшедшего Фила. Тот разлегся напротив на полу, с потолка его субтильную фигуру освещает голая лампочка, вокруг разбросаны холсты, натянутые на дешевые подрамники, где мазки и пятна превращаются во что-то вроде человеческих силуэтов. У одного из холстов – ярко-красное пятно, которое выглядит… ну, как кровь.

– Ты реально это кровью сделал? – вырывается у меня с кивком на этот шедевр.

– Ага, своей, – отвечает Фил на выдохе. – Пахнет правдой.

Фыркаю, прикрывая фингалы рукой, а он смотрит прямо сквозь меня.

– Ты про Элю узнать хочешь?

– Ага. Думаешь, надолго ее заперли?

– Если повезет, на пару суток. Если нет… ну, она сама выбрала наш путь. Но ты… ты, если собираешься ей помочь, можешь пойти к Пюпитру.

– Это кто? – уже готов рассмеяться.

– Гэбист. Но свой. Сочувствующий, как она говорит. О фамилии никто не в курсах, гостайна, а Пюпитр – это кличка, Эля дала. У него явка на Остоженке.

– Гэбист? – вновь фыркаю, на этот раз от абсурдности ситуации. – Ты серьезно?

Вдруг осознаю, что и Элиной-то фамилии я не знаю. И не спрашивал даже ради сохранения образа прекрасной и загадочной дамы.

Фил меж тем пялится своими глубокими серыми глазами так, что становится не по себе.

– Она бы тебе сказала то же самое. Пюпитр Эльку вытаскивал несколько раз, можешь попытать счастья. Адрес напишу щас.

И вот я топаю