Золотой мальчик - Екатерина Сергеевна Манойло

ребенком, вряд ли прихватили для нее какие-то вещи, в лучшем случае закутали в одеялко. Должно быть, в опустевшее жилье наведывались мародеры. Сильва еще раз осмотрелась, запоминая это родное и странное место. Глаза обожгло слезами. Анатолий как будто чувствовал важность момента и стоял поодаль, не мешая Сильве. И вот она кивнула – можно уходить.

Вот снова черный, будто обгорелый, коридор. Обломки лестницы, трухлявое крыльцо и наконец чистый влажный солнечный воздух. На этот раз, чтобы не попадать ногами в лужи, Сильва просеменила под самой стеной насыпнухи, там, где сохранилась полоска твердого бетона. Вдруг Анатолий с силой дернул ее на себя, в воздухе что-то просвистело, и у самых ног грохнулся и брызнул осколками целый угол «курортного балкона». Еще чуть-чуть – и удар пришелся бы Сильве по голове. Колени ее ослабли, она задрала голову: там, где от балкона откололся смертоносный кусок, торчала ржавая арматура, а глобус, казалось, ухмылялся.

Анатолий поспешно, прямо по луже, полной мокрых листьев, отволок сомлевшую Сильву подальше от дома. Только когда они оказались у машины, он ослабил хватку, а Сильва смогла заплакать. От балкона-убийцы, от пятнистого глобуса, похожего сейчас на чудовищный череп, тянуло потусторонним ужасом. Но Сильву опекал мужчина, надежный, настоящий. Вспомнив, что ей скоро уезжать, а Анатолий с горячими руками продолжит жить здесь, на холодной этой земле, Сильва загоревала еще сильнее.

– За портреты не переживайте, я все сделаю. – Анатолий, казалось, тоже был опечален отъездом Сильвы. – Но вы приедете посмотреть?

– Да! Я вернусь, конечно! – быстро заверила Сильва и улыбнулась сквозь слезы. – Только, наверное, весной теперь.

– Лучше в июне, в июне у нас хорошо.

– Значит, в июне! – выпалила Сильва и тут же спохватилась: кто же ее отпустит в разгар экзаменов, когда все торчат в библиотеках.

– Я буду ждать, – тихо произнес Анатолий. – И мне не сложно встретить не только на автовокзале, но и в аэропорту!

Уже в машине, когда Анатолий завел мотор и сдал назад, чтобы ловчее развернуться, Сильва бросила взгляд на дом, готовая увидеть в черной дыре подъезда призрак мертвого географа. Но вместо руин ей внезапно открылась светлая аккуратная улица с ладненькими домами и ухоженными клумбами, на которых пестрели анютины глазки и бархатцы. Мгновение – и картинка смазалась. Сильва поняла, что скоро вернется.

Прошло два дня, прежде чем Сильва наконец открыла чемодан. Сначала она все никак не могла привыкнуть к огромной, суетливой и все еще теплой Москве. На работу ездила на автобусе, прилипала к окну и вглядывалась в проезжающие москвичи – серые, белые, красные и ни одного оранжевого. Все-таки обращала внимание на молодых водителей. У кого-то была похожая стрижка, у кого-то куртка. Сильва про каждого думала: этот точно бы испугался встречи с медведем!

Обнаружила, что в Москве вообще не видно горизонта, сплошные здания, балконы, крыши, антенны… Представляла себе голубые сопки, у подножия подернутые желтым пухом лиственниц. На работе вроде отвлекалась от воспоминаний, отвечала на дежурные вопросы коллег, но, вглядываясь в книжные коридоры, видела, будто наяву, седенькую библиотекаршу из Штормового.

На второй домашний вечер, когда Сильва уже мыла посуду после ужина, позвонил из Штатов старший брат Димка. У него мамины вьющиеся волосы, мамины ясные глаза и мамина улыбка. Он уже давно звал маму к себе, а сейчас сообщил: самый удобный момент. И виза у мамы не кончилась, и курс доллара хороший, и они с Кэтрин наконец сняли очаровательный домик в пригороде Остина. Кэтрин, между прочим, скоро рожать. И ей бы не помешала помощь. Добавил, что его приятель в ближайшие дни в Москве и занесет прямо на дом билет до Далласа и дорожные чеки.

Только когда мама положила трубку и пересказала новости, Сильва пошла в свою комнату и принялась разбирать чемодан. Первым делом вынула завернутые в свитер фотографии. Ей все казалось, что карточки немедленно выцветут, стоит их выложить на свет в Москве, точно они волшебные артефакты, которые нельзя было увозить из заколдованного поселка. Но нет, снимки уцелели. Мама тоже пришла, будто на зов сокровищ. Перебирая фотокарточки, она вздыхала, якобы узнавала лица. По ее щеке прокатилась слеза, и следом по мокрой дорожке еще одна, и еще.

– Ты не поверишь, я помню этот день! – мама положила отдельно от других снимок, где стояла с отцом. – Это сентябрь! Папа с соседями набрали первого снега, горку залили, я забралась на нее, делала вид, что страшно, визжала, а мне было здорово!

– И еще вот, – Сильва раскрыла кулак, – в вашей квартире нашла.

– А, помню их! – мама с минуту крутила в пальцах янтарную бусину. – Папа не давал этими кругляшками играть, говорил, память от мамы, вот вырасту, тогда он их мне отдаст.

– Прости, только одна бусина, и та выкатилась сама из-под дивана, – Сильва чуть улыбнулась, – к тебе хотела.

Мать вернула Сильве бусину, желтую, как тусклая лампочка, и ломкие фотографии. Слезы уже высохли, оставив на припудренном лице еле заметные дорожки. Мать резко встала, заходила по комнате как молодая.

– Так, ну надо собираться!

– А давай вместо Штатов в Магадан?! – радостно воскликнула Сильва, уже предвкушая возвращение на Север.

– Зачем, моя милая? Ты же съездила, все уладила… – Мать посмотрела на Сильву удивленно. – Ой, столько всего успеть надо! Главное, не забыть, как в прошлый раз, мою аптечку, докупить обязательно лекарства для желудка, у меня, как выйду из самолета, сразу все кишки булькают. И для Кэтрин купить наши шоколадки. Помнишь, когда они прилетали на несколько дней, Кэтрин понравилась «Аленка»?

– Мам, Катя один раз этот шоколад попробовала и похвалила из вежливости. – Сильва ревновала маму к снохе и нарочно называла ту русским именем. – К тому же, ей наверняка сейчас нельзя много сахара.

– Беременность не болезнь. Вот родит, будет грудью кормить, тогда и откажемся от сладкого.

Сильва поняла, что мама уезжает надолго. Наверняка они уже спланировали и роды, и крестины. Ждала от себя огорчения, но вдруг на нее пахнуло какой-то новой свободой. Мать приостановилась на пороге, посмотрела на раскрытый чемодан, точно ее удивило содержимое. Сильва тоже туда покосилась – вроде ничего интересного.

– Освободишь мне свой багаж? – спросила мама тоном, каким разговаривала с людьми ниже ее по статусу.

– Конечно, – буркнула Сильва и двумя движениями вытряхнула чемодан прямо на пол.

Мама удивилась, но вслух ничего не сказала. «Не хочет отвлекаться от сборов, мысленно она уже в Штатах», – зло подумала Сильва. Но потом сменила гнев на милость. Она бы и сама сейчас в аэропорт.

– А знаешь, мне тоже нужен багаж! – Сильва снова закинула чемодан на кровать. – А тебе я сейчас достану Димин, был на антресолях.

Мама пожала плечами и ушла на кухню проводить ревизию в аптечке. А Сильва занялась своими сборами, воодушевленная новой идеей. Мама пусть летит к брату в Америку, а Сильва вернется в Штормовой. Какой смысл ждать июня, если про себя она уже все поняла.

Белоруссия,

1999 год

– Кот, дуешься на меня? – спросил Платошин-старший, не сводя глаз с дороги.

Витя молчал. Платошин-старший понял, что пацан обиделся. Он сбавил скорость и посмотрел на сына. Кот сидел с застывшим, будто кукольным, лицом. Совсем стал бледненький, не подпитывает его земля средней полосы, нет здесь золотых жил, золотых корней.

– Понимаешь, он мой брат двоюродный, и вот у меня все есть, а у него ничего.

– А что все у тебя есть? – спросил Витя не по-детски строго.

– Ну, учеба легко давалась, опять же работа, маму твою встретил, сын вон какой вырос. – Платошин неловко потрепал сына по вихрам. – А у Лехи ничего.

– Соня у дяди Леши есть, – возразил Витя, приглаживая двумя ладонями русые пряди.

– Да уйдет она, с дядей Лешей невозможно долго быть, как прокляли…

– Папа, – Витя помолчал, будто хотел о чем-то попросить, точно набирался смелости. – Так он правда убил кого-то?

Платошин-старший хмурился на дорогу, подбирая слова для сына. Они впервые говорили на равных, не хотелось ни сюсюкать, ни грубить.

– Он физруком работал, все его любили! Для школоты был как старший друг, а потом одного ученика взял с собой на охоту и там пристрелил.

– За что? – спросил Витя, делая