Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнс

Я наблюдал за ними. Мне нравилось наблюдать за ними. А потом я услышал голос Данте.

— Нравится наблюдать, да?

— Думаю, да, — сказал я. — Может быть, я похож на своего отца.

Я поднялся по ступенькам и сел рядом с ним. Они с Ножкой были заняты любовью друг к другу. Мне хотелось положить голову ему на плечо, но я этого не сделал. Я был слишком потным, и от меня плохо пахло.

— Хочешь пойти сегодня куда-нибудь?

— Конечно, — сказал я. — Мы могли бы долго кататься на грузовике, знаешь, перед началом занятий.

— Школа. Тьфу.

— Я думал, тебе нравится школа.

— Я знаю всё, чему когда-либо научусь в старшей школе.

Это заставило меня рассмеяться.

— Значит, больше нечему учиться?

— Ну, не целый год. Мы должны пойти прямо в колледж и жить вместе.

— Это и есть план?

— Конечно, таков план.

— Что, если мы убьем друг друга — как соседи по комнате?

— Мы не будем убивать друг друга. И мы будем больше, чем просто соседями по комнате.

— Понимаю, — сказал я. Мне не хотелось заводить этот разговор. — Я иду домой, чтобы принять душ.

— Сходи один раз у меня. И я приму душ вместе с тобой.

Это заставило меня рассмеяться.

— Не уверен, что твоя мать была бы в восторге от этой идеи.

— Ну да, родители иногда мешают всему веселью.

По дороге домой я представил, как мы с Данте вместе принимаем душ.

Часть меня хотела убежать от всех сложностей, связанных с любовью к Данте. Может быть, Ари плюс Данте равнялись любви, но это также равнялось сложности. Это было равносильно игре в прятки со всем миром. Но была разница между искусством бегать и искусством убегать.

Двадцать два

Позже в тот же день МЫ С ДАНТЕ ПОШЛИ КУПАТЬСЯ. Мы ввязались в войну брызг, и я подумал, что единственная причина, по которой мы это сделали, заключалась в том, что мы случайно коснулись друг друга. На коротком пути обратно к своему дому Данте скорчил гримасу.

— Что это было? — спросил я.

— Думал о школе. Вся эта чушь — смотреть на учителей снизу вверх, как будто ты действительно веришь, что они умнее тебя — немного раздражающе.

— Раздражающе? — я рассмеялся. — Раздражение определенно было словом Данте.

— Это смешно?

— Нет. Просто тебе нравится произносить слово — раздражающе.

— Что? Ты не знаешь этого слова?

— Дело не в этом… просто я не использую его.

— Ну, а что ты говоришь, когда тебя что-то раздражает?

— Я говорю, что это выводит меня из себя.

Внезапно на лице Данте появилось это великолепное выражение.

— Это потрясающе, — сказал он. — Это чертовски круто. — Он наклонился ко мне и подтолкнул плечом.

— Ты интересный, Данте. Ты любишь такие слова, как — бесконечный, например, — мне бесконечно скучно, и такие слова, как — лиминальный…

— Ты искал это слово?

— Именно. Я даже могу использовать его в предложении: Аристотель и Данте живут в лиминальном пространстве.

— Чертовски круто.

— Видишь, вот почему ты такой интересный. Ты ходячий словарь, и ты любишь ругаться.

— Это то, что делает меня интересным?

— Да.

— Что лучше: быть интересным или быть красивым?

— Ты напрашиваешься на комплимент, Данте?

Он улыбнулся.

— Быть интересным и быть красивым не являются взаимоисключающими понятиями.

Я посмотрел на него, посмотрел прямо в его большие, ясные карие глаза и усмехнулся.

— Взаимоисключающие. Боже, я начинаю говорить, как ты.

— Говорить так, как будто у тебя есть мозги, не так уж плохо.

— Нет, не плохо. Но использовать свой словарный запас как инструмент, чтобы напомнить всем, что ты высшее существо, это…

— Ты начинаешь меня бесить.

— А теперь ты говоришь, как я. — Я рассмеялся. Он этого не сделал. — Ты — высшее существо, — сказал я. — И ты интересный, и ты красивый, и… — Я закатил глаза. — И ты очаровательный. — А потом мы оба расхохотались, потому что — очаровательный было словом его матери. Каждый раз, когда он попадал в беду, его мать говорила: — Данте Кинтана, ты далеко не так очарователен, как тебе кажется. Но он был тем самым словом: — очаровательный. Я думал, что Данте мог бы очаровать меня прямо сейчас. И моё нижнее белье тоже.

Боже, у меня были грязные мысли. Я отправлялся прямиком в ад.

Двадцать три

Дорогой Данте,

Когда я помогал тебе убираться в твоей комнате, мне стало интересно, почему тебе нравится быть таким неряшливым, когда всё в твоем сознании кажется таким организованным. Эскиз виниловых пластинок, который ты сделал, и проигрывателя просто потрясающий. Когда ты достал его из-под кровати и показал мне, я даже говорить не мог. Я видел, что у тебя под кроватью куча набросков. Когда-нибудь я хотел бы прокрасться в твою комнату, вынуть их все и провести рукой по каждому наброску. Это было бы всё равно, что прикоснуться к тебе.

Я живу в смятении, называемом любовью. Я вижу, как ты совершаешь идеальное погружение, и я думаю о том, насколько ты совершенен. А потом ты злишься на меня, потому что я не хочу проводить с тобой всё своё время. Но часть меня действительно хочет проводить всё своё время с тобой. И я знаю, что это невозможно — и это даже не очень хорошая идея. Нелогично думать, что я не люблю тебя только потому, что считаю, что ходить в одну школу — плохая идея. А потом ты хочешь, чтобы я говорил больше, а потом вдруг говоришь мне не говорить. Ты такой нелогичный. Ты совсем не логичен. Я думаю, это одна из причин, по которой я люблю тебя. Но это также и причина, по которой ты сводишь меня с ума.

Прошлой ночью мне снова приснился сон о моём брате. Это один и тот же сон. Я действительно не понимаю своих снов, почему они внутри меня и что они делают. Он всегда стоит на другом берегу реки. Я нахожусь в Соединенных Штатах. Он в Мексике. Я имею в виду, что мы живём в разных странах — я думаю, это достаточно верно. Но я так хочу поговорить с ним. Он может быть более милым парнем, чем люди думают о нём — да, он облажался и всё такое, но, возможно, он не совсем испорченный. Никто не является полностью испорченным. Я прав насчёт этого? Или, может