Сердце женщины - Мухаммед Паруси Матви

В первый же день отпуска они покинули район аравийской пустыни, который осваивала фирма, где работал Ибрахим. О разговоре, закончившемся обоюдным согласием никуда не ехать, ни он, ни она не обмолвились ни словом. Стояли знойные июньские дни. Жариться в этом пекле было бы безумием. Отпуск есть отпуск!

— Может быть, здесь и останемся? — как бы невзначай спросила Лейла, глядя в окно из недорогого номера бейрутской гостиницы.

— Ты действительно хочешь остаться?

— Понимаешь, боюсь, что в Лондоне мы будем совсем не на месте…

— Значит, струсила ты, а не я?

— Гляди, как он расхрабрился!

— Готов ехать куда угодно! — отчеканил он громко.

— Я тоже! — выкрикнула она ему в тон.

В паспортном отделе лондонского аэропорта чиновник внимательно просмотрел паспорта, выданные властями Саудовской Аравии, и сказал, вежливо улыбаясь:

— Лично я сторонник арабов, господа!

Всю дорогу до города она думала об этих словах. Для чего они были сказаны? Что за ними крылось — показная любезность или искреннее чувство? На лицах у англичан трудно было что-либо прочесть. Каждое — вроде крышки на высоком сосуде. По крышке ведь не узнаешь, что внутри — свежее молоко или прокисшее.

Бр-р! Какой холодный, колючий ветер! Ибрахим бежал, как настеганный. И, как пес, вынюхивал путь, оглядывал повороты… Лейла коснулась его и почувствовала, что он дрожит, будто лист тутового дерева во время бури. Нет, на пса Ибрахим не был похож. Скорей всего он напоминал человека, который был обворован, догнал вора, чуть не поймал его, но тот вывернулся и убежал. Ибрахим всегда догоняет и в последний момент упускает…

— Послушай, я должна тебе что-то сказать!

— Подожди, потом, — он скривил посиневшие губы.

— У меня важное дело.

— Снова хочешь пофилософствовать?

Разговор был продолжен в гостинице.

— Конечно, мы пока еще не очень сильны, — заявила Лейла. — У нас недостаточно современного оружия. Но мы еще и заражены инертностью, непротивлением злу, традиционной, я бы сказала, вековой, покорностью року. Существуют, наверно, какие-то подобия бактерий, которые парализуют двигательные функции человека, препятствуют проявлению любого вида протеста. А ведь жить — это как раз и значит добиваться своих прав, действовать, протестовать, бороться. По мнению наших врагов, мы как бы живые мертвецы. И такими останемся. Кое-кто сравнивает нас с крысами, попавшими в западню, — крысы, мол, подергаются, побеснуются и… успокоятся. Вот на что расчет, господин бухгалтер!

— Значит ли это, что, по-твоему, добиться освобождения Палестины невозможно?

— Нет, не значит! Нужно применить особую разновидность борьбы! Самую эффективную!

— Уж не предлагаешь ли ты, чтобы Организация освобождения Палестины купила атомную бомбу?!

— Ни за что! Она нам ни к чему! Широкое партизанское движение сильнее атомной бомбы. Партизаны будут действовать постоянно и повсюду. Тогда оккупантам не найти от них спасения. Израильтяне придут в состояние постоянного нервного стресса, депрессии. Им не будет ни минуты покоя. Как это здорово! Мы все обязаны оказать родине посильную помощь. Сегодня изолироваться от народной борьбы равноценно медленной смерти. Я приняла решение вступить в Организацию освобождения Палестины.

— Я тоже вступлю! Я тоже не переставал об этом думать. — Ибрахим обнял и поцеловал жену. — Пышными фразами, иллюзиями делу не поможешь. Врага не победишь словами. Смысл имеют только действия. Боевые действия.

Перевод И. Лебединского.

Мухаммед Абд аль-Малик

(БАХРЕЙН)

ТЕНИ ПРОШЛОГО

Заняться было совершенно нечем. Он позевывал, лениво выдвигал и задвигал ящики письменного стола. Он чувствовал себя разбитым и усталым. Особенно много сил и времени отняла делегация из министерства информации соседнего дружественного государства. Но теперь, когда наконец можно было бы немного передохнуть, за дверью замаячила тень еще одного настырного просителя.

Начальник нажал кнопку звонка и приказал секретарю пригласить того в кабинет. Проситель был дряхл и немощен, с согбенной спиной, с трясущимися руками, с воспаленными, слезящимися глазами. О нем даже трудно было сказать с достаточной уверенностью, что это человеческое существо с нашей планеты, хотя оно и обладало одной головой и двумя руками и ногами. Существо еще ниже склонилось и осталось стоять, будто ожидая своей очереди на виселицу. Начальник поджал губы, раздумывая, с чего бы начать… Хотя… От претендента на должность служителя требуется не так уж много: достаточно уметь проворно передвигаться между канцелярскими столами, разнося чай и кофе. А кое-какие поручения личного свойства ему надлежит выполнять и побыстрее — обгоняя птичек, спешащих на любовное свидание. Однако сомнительно, что и эти нехитрые поручения ему под силу. Несмотря на крайнее переутомление, молодой начальник не утратил присущего ему чувства юмора. Взглянув на старика, он засмеялся:

— Вот чучело! Это еще что за напасть! — Неловким движением он отодвинул кипу бумаг, от нее поднялось густое облако пыли, и начальник закашлялся. Отдышавшись, он откинулся на спинку кресла. — Слушаю тебя!

— Я, Осман Ахмед, к вашим услугам…

Начальник прервал его брюзгливым тоном человека, на которого возложено тяжкое бремя ответственности:

— Ну ладно, ладно! Что там у тебя! Ты уверен, что сможешь работать?

— Да, смогу. Трудоспособен.

…Намыкаемся мы с этой развалиной. Вот бы парня лет двадцати! Неужели так оскудела наша страна?

— Тебе случалось прежде работать служителем?

— Нет.

…Некогда мне возиться с этим старым ослом!

Начальник уже хотел было выставить просителя вон, но застенчивость старца почему-то напомнила ему о покойном отце.

— Ну хорошо. Где же ты работал?

— В горах. Я работал в горах тридцать лет. А потом — потом чем только я не занимался! Столярничал, работал на стройке…

…Ну, теперь его не заткнуть… Ох уж эти излияния о достойно прожитой трудовой жизни!

— Стало быть, прежде ты служителем не работал? — снова уточнил начальник.

— Нет.

— Значит, у тебя нет необходимого опыта.

Старик запнулся. Конец надеждам. Значит, он так и останется без куска хлеба. Еще раз попробовать, упросить молодого начальника? Но какие слова могут разжалобить сердце чинуши? Что для него сострадание, доброта?.. С неожиданной для себя самого смелостью старик подтвердил:

— Да. Опыта служителя у меня нет.

— Ты что, считаешь, эта работа настолько проста? — Лицо молодого начальника вспыхнуло. Он предупреждающе поднял руку, пытаясь остановить поток возражений.

— Испытайте меня! Пожалуйста…

Стоит ли унижаться? Молодой начальник даже не пригласил сесть, «тыкает», разговаривает, точно с мальчишкой. Вырядился, как павлин. Ишь, развалился в кресле. А я дожил до клюки, и ни хлеба, ни муки… Впрочем, к чему голодному гордость?

— Итак, тебе незнакома эта работа. Пойми, я не могу понапрасну терять время.

Старик несмело приблизился к столу:

— Окажите милость! Разрешите попробовать! — Он искательно заглянул в лицо начальнику.

…До чего же настырный старик! А ведь