Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

Этой ночью я не мог заснуть. Бесцельно пялился в потолок до девяти утра. Я ощущал такую пустоту, как будто я не человек, а пылящееся на свалке ржавое ведро. От этой пустоты чувствуешь себя так, будто перед тобой поставили огромное зеркало и вынудили смотреть, как в нем отражается твое собственное уродство. И плевать, что от отвращения у тебя сводит живот. Ты вынужден созерцать весь тот ужас, что носишь в себе; ужас, на который обычно боишься даже мельком взглянуть.

Не знаю, что хуже – боль, из-за которой лежишь, свернувшись калачиком и пытаешься не плакать, или вот такая пустота.

У меня до сих пор перед глазами стоят ее сжатые в крохотные кулачки ладони и этот невыносимый взгляд… Я никогда не забуду, как Йенни смотрела на меня, пока я изливал на нее поток всей этой лжи. Ее почти что беззвучный голос, вторящий «это конец?», не выходит из моей головы. Интересно, это галлюцинации или просто слишком громкие мысли?

Сегодня в школе Йенни подошла ко мне и спросила, не возражаю ли я, если она сядет рядом.

Она улыбалась, но от этой наигранной, вымученной улыбки у меня все внутренности сжались в тугой узел. Мне хотелось умереть на месте, только бы не видеть, как она разбита. И все из-за меня. Что бы я ни делал, исход всегда один и тот же.

Прежде чем я успел хоть что-то ответить, Йенни принялась оправдываться. На щеках, как всегда, проступила розовая краска, взгляд, блестящий от слез, то бродил по моему лицу, то застывал на ее руках.

Йенни сказала, что, пусть мы и расстались, она хочет остаться друзьями. Ей кажется, мне нужен человек, который будет рядом и поддержит, если вдруг меня накроет очередной эпизод. «Тебе нужен кто-то, кто знает тебя и знает, как помочь… Кто-то, кому ты по-настоящему дорог» – вот что она сказала.

Я не представляю даже, с каким выражением лица я слушал ее. Мне казалось, после всего, что я вчера ей наговорил, она возненавидет меня или хотя бы начнет презирать. А она… она переживает, что я остался один! Она хочет дружить! Я чувствую себя еще бо’льшим подонком, чем прежде.

Я не заслуживаю, чтобы меня так любили.

С ответом я едва нашелся. И мне так совестно за то, что я ей сказал. Уверен, я до самой смерти буду проигрывать этот разговор в голове по ночам, думая, что я мог сказать, вместо того дерьма, что я обрушил на нее сегодня. Но у меня не было выбора. Если бы мы остались друзьями, то все это было бессмысленно. Она бы по-прежнему страдала от моих выходок, она бы по-прежнему тратила на меня свое время, я бы по-прежнему тянул ее назад.

Как же она не понимает, что я этого не стою?

18 декабря

Я с трудом сплю 4 часа в день, моя сводящая с ума тревожность немного уменьшилась, но панические атаки все еще случаются. Они стали интенсивнее и продолжительнее. Я увеличил дозировку «Клонопина», не посоветовавшись с доком. Понимаю, что бензодиазепины вызывают привыкание, и мне меньше всего на свете хочется быть зависимым от чего-либо. Но это единственное, что хоть как-то помогает.

В последнюю неделю опять появилась деперсонализация. Я снова не узнавал себя в зеркале, не понимал, кто управляет моим телом. Вообще не понимал, что это мое тело. Я снова как будто наблюдал за собой же со стороны. От этого, думаю, и возникла ужасная тревожность.

Когда существовать в отрыве от себя самого стало совсем невыносимо, я изрезал себе руки и ноги. Думал, что такая острая боль поможет почувствовать тело. Не помогло. Я вообще очень плохо помню тот день.

Помню только кровь. Ее было много, и я не понимал, что она моя.

Помню глубокие порезы. Их тоже было много. И я не понимал, что эти рваные розово-бежевые расходящихся в стороны лоскуты – моя кожа.

Вчера ко мне почти вернулось ощущение того, что я – это я, что я себе наконец принадлежу.

Вчера я принял самый болезненный душ в своей жизни. Казалось, что я сгораю заживо. Порезы жутко саднят до сих пор, но боль напоминает мне о том, что я живу в этом теле. Я наконец чувствую его. Я существую.

Как же я завидую всем, кто никогда не задумывался о том, что ощущение своей реальности – это вполне себе роскошь.

А еще… мне панически страшно думать о том, что деперсонализация вернется. Я не вынесу этого снова. Я готов сделать все что угодно, лишь бы это больше не повторялось. Но док лишь пожимает плечами. С этой дрянью сложно бороться с помощью лекарств.

20 декабря

Мне снова снятся кошмары. Вчера я принял восемь миллиграммов «Празозина» вместо положенных четырех. Утром проснулся в холодном поту, сердце билось с бешеной скоростью. От слабости, которая расползлась по всему телу, мне казалось, что я потеряю сознание, если встану с кровати. Почему бы не начать день с того, чтобы во всей красе прочувствовать, какой ты жалкий?

В школе я старался избегать общения с людьми. У меня голова разрывалась, да и до сих пор разрывается от сильной, накатывающей волнами боли. Свет кажется слишком ярким, он как будто выжигает мне глаза, любые звуки – слишком громкими. Я не могу ни на чем нормально сосредоточиться. Весь мир похож на вырвиглазные картонные декорации.

Плюс ко всему этому я напоролся сегодня в туалете на Луи. Он уже собрался выходить, но, заметив, что я стою у раковины, остановился.

Луи пристально смотрел на меня в зеркало, пока я мылил руки, а потом спросил:

– Почему? За что ты так с ней поступаешь? Почему ты даже не хочешь просто общаться? Неужели не понимаешь, как она переживает за тебя? Не видишь, как жестоко и по-свински ты себя ведешь?

Я сморщился. Мне казалось, что его голос, точно гвоздь, выцарапывает каждое слово на моей черепной коробке.

Я сказал ему все почти то же самое, что говорил Йенни: «Любовь дружбой не пятнают», находиться рядом со мной в роли подруги ей будет больно, это чистой воды мазохизм; сказал, что ей пора научиться уважать себя хотя бы капельку, и лучше пусть найдет кого-то, кто оценит ее заботу и любовь. Йенни должна встречаться с кем-то, кто ее, черт возьми, достоин.

Луи прищурился. Он смотрел на меня каким-то мрачным недобрым