Любимых убивают все - Сабрина Хэгг

Голос Акселя надломился, задрожал, и он опустил взгляд на свои руки. Пропустив второй куплет, он перешел к быстрому, ритмичному проигрышу. Когда-то они оба слышали в этом гитарном соло светлую лучезарную радость. Однажды Йенни сказала, что если бы надежду можно было услышать, то она звучала бы именно так. Аксель же теперь слышал в нем только свою обреченность, различал отзвуки своей немощности.

Он знал, что никогда не сможет никого «излечить» или спасти, потому что сам был сломлен и жалок, точно вышедшая из строя марионетка, забытая кукловодом на пыльном чердаке.

Аксель знал, что не в его силах склеивать чьи-то сердца. Ему казалось, он не умеет любить так, чтобы его любовь не отравляла близких едкой дегтярно-черной болью.

Аксель знал, что единственный способ излечить самого дорогого для него человека – это излечить его от себя.

Доиграв проигрыш, он снова взял тихие и завораживающие, точно дрожащее пламя свечей, аккорды, и проговорил, с раскаянием глядя Йенни в глаза:

Lights will guide you home

And ignite your bones

And I will try to fix you…

Музыка затихла, отголоски последних нот выбежали из комнаты на носочках, оставив ее в безмолвии.

– Прости меня, – сказал Аксель, отложив гитару в сторону. – Прости за каждый раз, когда ты нуждалась во мне, но меня не было рядом, за каждый раз, когда ты плакала из-за меня или не могла уснуть от волнения. Прости за то, что я сомневался в твоих чувствах. Прости… прости за то, что я запятнал тебя своей болезнью.

Йенни зажала рот ладонью, качая головой.

На полу задвигалась бледно-синяя тень дерева, чьи ветки колыхались из стороны в сторону, точно живые. Спрятавшееся за горизонт солнце золотой лужей растеклось по всей его длине.

– Ты не должен ни за что извиняться…

– Посмотри на себя, – умоляющим тоном протянул Аксель, коснулся ладонями плеч Йенни. – Тебе вечно грустно, тебе постоянно больно, тебе страшно каждую минуту. Ты совершенно сломлена. Изранена везде, докуда я смог добраться… Я тебя не узнаю. И мне… мне правда жаль, что тебе пришлось пережить столько всего ужасного из-за меня.

– Что ты такое говоришь?! Это не так!

Аксель наклонился вперед:

– Послушай, ты ведь чувствуешь меня? Я имею в виду, мне не нужно говорить тебе, что я чувствую, когда мне плохо. Ты все и так знаешь. Ты все всегда чувствуешь. Даже когда я притворяюсь, что все нормально. Так ведь?

Йенни коротко, растерянно кивнула.

– Так вот, я тоже чувствую. Я знаю, что если бы слова могли убить, то можно было бы считать, что я сотни раз покушался на твою жизнь.

– Аксель… Не надо. Перестань.

– Я знаю, как тебе было больно из-за наших ссор, и ты никогда не сможешь спрятать это от меня. Ты пыталась, я знаю. Но я не такой болван, я вижу, что с тобой происходит. И мне очень стыдно. Я не хочу, чтобы ты постоянно боялась очередного эпизода, я не хочу быть твоей огромной уродливой, незаживающей раной… Я не хочу, чтобы все твои силы уходили на меня, а не на что-то по-настоящему важное и стоящее… Но по-другому не выходит, как бы я этого ни хотел. – Он понурил голову и потерянно пожал плечами, опустив руки на диван. – Все, что я делаю, это затягиваю тебя в свои проблемы… и все. Ничего хорошего я еще для тебя не сделал.

– Прекрати! Пожалуйста, замолчи! – Йенни взяла его лицо в свои ладони. Меж бровей ее залегла тонкая складка. – Почему ты во всем видишь только что-то плохое? Почему ты не замечаешь, как я счастлива, что наконец могу видеться с тобой, могу обнять тебя? Почему ты не видишь, как безумно я рада тому, что ты вообще жив?

Аксель уже собирался возразить, что в нормальных отношениях живой партнер – это не повод для радости, а нечто само собой разумеющееся, но сумел сдержаться. Он не хотел начинать ссору. Не хотел, чтобы его слова в очередной раз проходили сквозь нее, точно пули, оставляли после себя сотни кровоточащих незаживающий отверстий.

«Опять все испортил… Да сколько уже можно?» – подумал Аксель, когда Йенни притянула его к себе, уткнувшись носом ему в шею. Ее губы касались шершавой поверхности пореза.

– Я так люблю тебя, – дрожащим голосом выдавила она, зажмурившись. – Господи, как же сильно я тебя люблю.

Аксель обвил руками ее плечи и несколько раз поцеловал Йенни в висок. От нежности, что разливалась внутри, подобно реке в половодье, он не знал, что делать. До сих пор Аксель не умел обуздать этого чувства.

– Это несправедливо. Так быть не должно, но я…

Акселя прервал тихий голос Кристин. Она стояла в дверях, робко поглядывая на сына. В руках Кристин держала небольшой черный пакет с вещами.

– Привет. Я не помешала?

Ребята развернули головы в ее сторону. Йенни закусила губу, расплылась в растроганной улыбке.

– Мама? – удивленно спросил Аксель, поднимаясь на ноги. Он часто заморгал и тоже улыбнулся: – Мам, ты никогда не мешаешь.

* * *

Акселя отпустили домой спустя два дня. Теперь он четыре раза в неделю ходил на восьмичасовую терапию, так как отныне числился в больнице пациентом частичной госпитализации. Лечение помогало ему оставаться в стабильном состоянии, новые лекарства не вызывали столько побочных эффектов, как предыдущие. Аксель был все еще в депрессивном эпизоде, но теперь депрессия протекала в более легкой форме. Теперь с ней можно было мириться. Аксель мог жить, как любой другой человек, с той лишь разницей, что в его теле поселилась вселенская усталость и все чувства притупились, потускнели, словно занесенные пылью фонари.

Аксель снова ходил в школу, общался с друзьями. Жизнь потихоньку возвращалась в привычное русло. Даже любопытно-сожалеющие взгляды, жадно разглядывавшие Акселя в коридорах, спустя неделю заметно поредели. Йенни всегда была рядом, поддерживала его, помогала соблюдать новый режим. Хоть они и проводили вместе бо́льшую часть дня, по-настоящему почти не общались. Аксель обычно сидел безмолвно в своей комнате или делал вид, что занимается.

За день до празднования Святой Люсии[72], Йенни сразу после уроков поехала к Акселю домой – в четыре часа он уже должен был вернуться с психотерапии. Небо внезапно потемнело к обеду, а вечером, когда весь город содрогался от ворчания грома, оно разошлось, растрескалось, израненное этим громким, потусторонним звуком и лиловыми ударами молний. Дождь крупными каплями ударялся о землю, а порою казалось, что это и вовсе был град.

Йенни, промокшая до нитки, продрогшая