Меркьюри - Эми Джо Бернс

На протяжении всего года своего отсутствия Мик писал ей письма, и она всякий раз отвечала ему, неизменно подписываясь: «С любовью, Элиза», ― как будто тем самым способна была превратить слова в истину. Она начала носить туфли на высоком каблуке, юбки с ремешком и колготки, как настоящая замужняя женщина, хотя по-прежнему ощущала себя девчонкой. Она все гадала: то ли ее обманули красивые сюжеты любовных романов, то ли она просто встретила не того человека. Элиза не могла этого понять. Она устроилась работать стенографисткой и быстро довела до совершенства свое знание стенографии. Попутно она копила деньги, чтобы поступить в педагогический колледж. Ранним утром она кормила свиней. Любовалась восходом. Выходные просиживала в библиотеке. По воскресеньям писала письма Мику. И именно так, в переписке, она лучше узнала супруга.

Его почерк был размашистым и резким и занимал на странице вдвое больше места, чем ровное письмо Элизы. Она представляла, как Мик в каске на ремешке пишет ей под покровом ночи на дне глубокого окопа, подсвечивая себе скудным лучом фонарика. Иллюзия эта была наполнена какой-то нездоровой, тягостной романтикой. В письмах он ей рассказывал о чем угодно, только не о битвах. О кровлях, о бассейне, который отец его вырыл, когда Мик был мальчишкой. О том, как однажды погрузил целый деревянный дом на железнодорожные платформы и перевез его по улице. Короче говоря, про все, на что были способны его руки, прежде чем взяли оружие.

До Вьетнама Мик Джозеф прожил целую жизнь, а другую, невыразимую словами, ― пока был там. Элиза тоже писала ему об обыденных вещах: о том, какая высокая удалась кукуруза этим летом на отцовских полях, как посадили озимую пшеницу, о любимых семенах томата «Блэк Крим». Она не стала ему писать, что свою белую сорочку она завернула в папиросную бумагу и упаковала на хранение в фирменную «диллардовскую» коробку, а также о том, что время от времени она все же надевала ее, запершись в своей комнате, и не могла понять, что так не понравилось в этой сорочке Мику, что вызвало такую сдержанность.

Конечно, то, что он сделал, было благородно, и правильно, и честно… Но Элиза все равно чувствовала себя обманутой.

По мере того как приближался конец срока службы, послания от Мика приходили все реже. Затем она получила отпечатанное на машинке письмо из военного ведомства в Вашингтоне, где сообщалось, что произошел какой-то взрыв и Мик оказался единственным, кто выжил. Как странно и потрясенно почувствовала себя Элиза, держа этот официальный листок, пришедший к ней как к ближайшей родственнице. Они носили теперь одну фамилию. После этого Элиза и думать ни о чем не могла, кроме как о дате, когда назначено было его возвращение домой. Она как могла находила утешение в работе, церкви, общении с сестрами. А когда Мик нагрянул, точно грозовая туча, благословенно уцелевший и живой, и объявил, что они переезжают в западную Пенсильванию, Элиза ответила то, что сказала бы любая другая женщина, которая целый год прожила сама по себе.

Она ответила «нет».

– Это ведь даже и не настоящий брак, ― сказала она, глядя в его пустые глаза, когда он остановился перед ней точно так же, как их в первую брачную ночь.

Вот теперь он был напуган. Теперь он чувствовал себя опустошенным.

– Ты волен делать то, что тебе вздумается, ― сказала она. ― Равно как и я.

Однако оказалось, что такой уж вольной она не была. Ее отец по-прежнему питал слабость к молодому собрату по оружию и понимал то, что недоступно было пониманию Элизы.

– Ты отправишься с ним, ― коротко и с предельной ясностью заявил отец. ― Он заслужил твою преданность.

Быть может, так оно и было, и все же Элизе отчаянно хотелось тоже заслужить к себе преданность. Отец отобрал у нее шанс сделать собственный выбор. Остаться с сестрами, которые со временем тоже найдут себе мужей. Что еще ей оставалось делать? Элиза сложила в чемодан белую сорочку, бело-голубое платье, бабушкин фартук, семена томатов и, надеясь на лучшее, отправилась в путь.

Между тем Мик был словно сам не свой. Элиза это ясно видела ― даже при том, что почти его не знала, когда они поженились. При письме у него дрожали руки, и он не хотел играть на пианино, стоявшее в пресвитерианской церкви, которую они стали регулярно посещать. Они поселились в старом железнодорожном вагоне, и Мик ради случайного заработка целыми днями колол дрова, красил дома, заборы, крылечки. Он бы мог найти себе работу в офисе или устроиться дворником, уборщиком или в смену на сталелитейный завод, но он этого не делал. Мику требовалось держаться автономно. У него недалеко жили родственники, но после того как они предложили платить двести баксов за аренду вагончика, Мик стал сторонился общения с ними.

На первых порах Элиза очень переживала из-за мужа. Что ж это за правительство, которое в тяжелую пору не пришло ему на помощь, и что же это за семья, где вместо любви лишь деньги! Она вспоминала улыбку на его лице, когда он впервые похлопал ее по плечу, вспоминала, как Мик кружил ее по школьному спортзалу, как будто гравитации не существовало вовсе. К ее удивлению, Элиза догадалась, что именно необходимо Мику. Теперь она была его семьей.

Вот в тот самый момент она и стала по-настоящему женой Мика.

Однажды вечером, спустя месяц, когда он решал очередной ежедневный кроссворд, Элиза надела сорочку и явилась туда, где сидел в кресле с «крылышками» Мик. С темнеющей под ногтями грязью и с залежами всяких винтиков в карманах. Элиза наклонилась над ним, пропустила пальцы сквозь его густые волосы и прикоснулась к нему с исключительной нежностью, которой, впрочем, не испытывала. Они редко разговаривали с тех пор, как он вернулся ― или вообще почти не разговаривали, ― но теперь его тело само начало говорить то, чего не мог высказать Мик.

Послышался глубокий вздох, после чего Мик ухватил сорочку за подол и стянул с Элизы через голову. Затем он заключил ее в объятия и уткнулся головою меж ключиц.

– Ты помнишь, ― тихо заговорил он, ― как пришла в скатерти на эти дурацкие танцы?

Элиза кивнула, не отнимая пальцев от его волос. Мик поднял на нее взгляд:

– Клянусь, я никого и ничего