Перелом. Книга 2 - Болеслав Михайлович Маркевич

– Сергей Михайлович, не знаете ли вы одного адъютанта, барона Грюнштейна?

– Адъютанта герцога… Знаю! Вы желаете его видеть?

– Он из умников, – засмеялась она, – говорит, что танцует только 19-«avec les dames qui savent causer», и удостоил пригласить меня поэтому еще на нашем бале на сегодняшнюю мазурку. Она уж началась, a я совсем было забыла, что приказано к мазурке снять домино и быть в toilette de bal-19. Я сейчас переоденусь, a вы, если увидите его, попросите за меня извинения и чтоб он немножко подождал – я сейчас буду…

Она двинулась… и остановилась.

– Слышите? – шепнула она Гундурову.

Близко к ним стоял знакомый уже читателю седой господин с миловидным женственным лицом и со спокойною, но чуть-чуть насмешливою улыбкой внимал громкой речи другого, стоявшего рядом с ним в мундирном же фраке и ленте чиновного господина. Полголовою выше соседа, статный, прекрасный, с линиями головы и длинной шеи образцовейшего рисунка, словно срисованный – собственною рукой любовно срисованный – с фотографии английского лорда, этот последний говорил, как с амвона. Не оборачиваясь на своего собеседника, a поводя кругом ласковыми, как бы снисходящими очами – именно очами, a не глазами просто – он приятнейшим бархатным баритоном протяжно и внушительно ронял одно за другим, будто многоценные жемчужины, слова свои с уст (разговор шел, очевидно, все о том же крестьянском вопросе и именно по поводу съехавшихся в ту пору в Петербург дворянских депутатов «второго призыва»):

– Le jus romanum nous a légué la formule de l’éternelle justice, – вещал он: – audiatur et aetera pars. Il serait de toute équité, ce me semble, d’accorder aux délégués de la noblesse le droit de libre discussion des éléments de notre futuv jus rusticum élaboré par la sollicitude éclairée des редакционные комиссии[55].

Он остановился на миг, как бы с тем чтобы дать своему собеседнику время вникнуть и зарубить в памяти все изящество и вескость выговоренного им мнения, и с мягкою, несколько уже игривою улыбкой продолжал по-русски:

– Я, конечно, не полагаю сказать этим вашему превосходительству что-либо новое, но осмелюсь напомнить в настоящем случае, что для гармонического вообще процесса государственного оркестра не всегда достаточно, однако, аппробующего гула волторн; нужны нередко и прямое порицание гобоя, и пчелиная насмешка маленькой флейты.

– Нравится вам? – проговорила княжна на ухо своему спутнику. – Это, говорят, восходящее светило… Фамилия его Паванов20; он у немцев в Риге выучился так ораторствовать…

Гундуров не успел ответить.

Миловидное выражение лица седого господина внезапно изменилось: что-то едкое и жесткое сказалось теперь в его усмешке, в тоне его ответа:

– Хорош был бы «государственный оркестр», если б его предоставить «благородному российскому дворянству»!.. Libre discussion21 имело оно время заняться всласть в своих губернских комитетах и совещаниях. Посмотрели бы вы, что из этого вышло! Невообразимый хаос самых нескладных, противоречащих друг другу по самым основным пунктам вопроса, диких и корыстных мнений (у нас в комиссии с величайшим трудом могли составить из них свод), из которых иные не только «государственного», но и никакого человеческого смысла не имеют… На кошачью лишь разве музыку – вот на что способны ваши благородные дворянские инструменты!.. A они с претензиями на советы и контролирование правительства! С какого права, в силу каких антецедентов22? – вскликнул уже он, сверкнув глазами. – Русская история выработала со своей стороны формулу, на которой вся она и выросла: царь повелевает, a все классы народа безразлично и безответно повинуются… Воспитанная на энциклопедистах Екатерина вздумала было слиберальничать, попробовала созвать депутатов и тут же распустила их, убедившись, что из «libre discussion» в России может только выйти бестолочь одна или пустое горланство.

Величественный сосед говорившего моргнул своими снисходящими очами.

– И ваше превосходительство полагаете, – возразил он все с тем же изысканным эмфазом23 в речи и произношении слов, – что по прошествии почти ста лет со времен великой монархини никакого, если дозволено мне будет выразиться по-европейски, amendement24 нельзя допустить в жесткой редакции старой русской «формулы», на которую изволили вы сослаться?

– Полагаю, – засмеялся в ответ седой господин, – и тем более, что крестьянская реформа еще упрощает ее: пред нами в ближайшем будущем стоит уже бессословный, уравненный во всех правах и обязанностях народ русский, a над ним все та же единоличная, самостоятельная власть, которой останется только избирать способных агентов для исполнения своей программы управления этою безотличною массой населения.

– Une monarchie démocratique, – le césarisme de la France actuelle25? – произнес как бы уже несколько инсизивно господин, списанный с английского лорда.

– Называйте, как хотите, – не в кличке дело… Разговор оборвался на этом слове.

Звонкий хохот подле них заставил в то же время Гундурова и княжну вскинуть глаза в другую сторону.

К Ольге Елпидифоровне Ранцовой (они случайно остановились за ее стулом), танцевавшей с графом Мышинским, красивым поляком, прибывшим недавно из Варшавы для каких-то, говорили, «политических» переговоров «с русским правительством», подлетела с разбега веселая тройка, состоявшая из офицера Хлыстова посредине и двух очень молодых генералов по бокам.

Она поспешно встала.

– Плечи, прелесть, загляденье! – загоготал, близко наклоняясь к ней, Хлыстов придуманную ими, согласно делаемой фигуре, фразу из трех слов.

Она усмехнулась лукаво и двусмысленно и, протягивая правую руку левому из них:

– Само собою «загляденье»! – словно процедила она сквозь пышные губы, горячо вскидывая на него и тут же опуская глаза.

– И прелесть – первый сорт! – воскликнул с новым хохотом молодой генерал, охватил ее талию и понесся с нею по зале…

– Княжна, скажите, – молвил вдруг Гундуров (брови его сдвинулись, губы иронически скривились), – как у вас в Петербурге относятся к этим откровенностям: «с аппробующим гулом волторн», или с «пчелиною насмешкой маленькой флейты»? А по-моему, «гобою» этого вашего «восходящего светила» разразиться как раз было бы у места на этого рода мотив.

Она не ответила, кивнула ему в знак прощания и отправилась переодеваться.

VII

Herb ist des Lebens

Innigster Kern1.

Schiller.

2-Я князь – коль мой сияет дух;

Владелец – коль страстьми владею;

Болярин – коль за всех болею,

Царю, закону, Церкви друг-2.

Державин.

Дня три спустя княжна Кубенская вернулась утром снизу после завтрака (она в своем качестве фрейлины постоянно завтракала с высокою особой, при которой состояла, и ее семейством) в свой поднебесный апартамент в весьма невеселом настроении духа.

Погода была морозная, и камин в ее гостиной