Бобы на обочине - Тимофей Николайцев

самого горла. Мгновенной слёзной поволокой смазало зрение. Резко замолотило внутри — будто мотор под полом Буса, когда тот взбирался на гору…, но — нет, это сердце его дёргалось, такими же рваными толчками, как мотор. Потом оно вдруг споткнулось… замерло…

Картофельный Боб сломался — и не было рядом умного дядюшки Чипса, который способен починить всё, что угодно…

Беззвучно хватая воздух ртом, Картофельный Боб пережидал эту жуткую тишину в груди. Запоздавший на пару сердечный удар потряс его — с диким шумом в уши хлынула кровь, больно кольнула его в макушку, и вялое мясо на его животе несколько раз судорожно сократилось.

Картофельный Боб попробовал пошевелиться и ощутил мгновенную зябь, пронзительный холод в мышцах… будто он совершал сейчас нечто чудовищное — собственными руками погружал отборный семенной клубень в осеннюю, уже начавшую леденеть землю…

Он обхватил себя руками за плечи и затрясся, как в лихорадке. Помолчавшее, будто в сомнении, сердце — ударило повторно… всё ещё не совсем уверенно, но уже заводясь…

Медленно, по одному шагу, отступала раздирающая боль от загрудной кости. И в ту пустоту, что обнаружилась после её ухода — жадно пенясь и клокоча хлынули те чувства, исчезновения которых Картофельный Боб и не заметил даже во время приступа … Сначала вернулся звук — шелест мокрой листвы сверху, шебуршание травы вокруг, утробные скрипы качаемых ветром деревьев…

Затем пришли запахи и новые свежие краски — промытый дождём мир сверкал в тысячу разных оттенков зелёного… у Картофельного Боба голова закружилась от их обилия и яркости… Он постепенно, с каждым следующим толчком сердца, узнавал этот лес — они с дядюшкой Чипсом недавно прошли его насквозь, торопясь к шоссе навстречу дядюшке Туки. Картофельный Боб не узнал сразу этого места только лишь потому, что уже считал себя навсегда потерянным… Да, это был именно Близкий Лес — тот осиновый язык, что отсекал поле Картофельного Боба от всех прочих, закисших от химических удобрений, перелопаченных тракторами полей.

Если идти во-он в ту сторону, то очень скоро за деревьями начнётся высокая непроходимая трава… потом будет пустырь, получившийся оттого, что когда-то там содрали бульдозером всю чёрную землю и перевезли её в соседний городок для совершенно непонятной Картофельному Бобу затеи — Озеленения Городского Бульвара… и лишённая растительного слоя почва стала на этом месте так жестка, что дождь собирается там в огромные лужи. А ещё дальше, за пригорком и петлёй наезженной местной дороги — начнётся та мягкая творожистая земля, которую Картофельный Боб взрыхлил собственными руками, перетирая в пальцах малейшие комки и кропотливо собирая посторонние корешки в горсть…

Он… дома, — осторожно подумал о себе Картофельный Боб, задохнувшись от неожиданного счастья.

Он дома. Он почти рядом со своим полем.

Нужно сделать совсем немного шагов — и он сможет опять слышать голос картофельных кустов, своих извечных и заботливых повелителей.

Он всё-таки сумел вернуться из места «Далеко-далёко». Он закончил странствия. Нашёл дорогу к дому. Совершенно непостижимо как, но нашёл — как выброшенный хозяевами кот находит дорогу назад через все буераки и буреломы.

Значит, — подумал тогда Картофельный Боб, — то пушистое летающее семечко, о котором говорил ему дядюшка Чипс, всё-таки указало верный путь…

Картофельный Боб снова почувствовал, как запутывается в нахлынувших на него откровениях. Будь он чуть поумнее, то смог бы, наверное, осознать концепцию Бога, почувствовать себя пешкой в длани мудрейшего из игроков. Но Картофельный Боб всю жизнь слыл слабоумным, а потому — был лишен даже этого спасительного всё-и-вся-объяснения. Напрягшись изо всех сил, он смог оформить в своих мыслях только смутное: «Как сложна жизнь…»

Как много в ней непостижимого…

Как так получается, что такие умные люди, как дядюшка Чипс — могут ошибаться и одновременно оставаться правыми?

Как получается, что такие добрые и сильные, как дядюшка Туки — сгорают заживо, палимые солнцем? Почему оно убило дядюшку Туки, но пощадило Картофельного Боба? Почему так ненамного запоздали облака, и дождь, пролившийся на голову — не потушил глупого дядюшку Туки?

Картофельный Боб подумал о дядюшке Туки, что вышел из чрева своего железного Бога, как из живота Большой Рыбы — как был, без шляпы… и вспомнил, что надо бы почаще оглядываться на небо… Облака застили его — не сплошные, но достаточно плотные, чтобы заслонить собой вечернее солнце, и оно ослабленно и красновато тлело в разрыве осиновых крон.

Картофельный Боб встретил взгляд этого сердитого ока и, на всякий случай, ощупал всклокоченные волосы. Он знал теперь совершенно точно — что вернётся на своё поле и больше не сделает ни единого шага за его пределы. Он отдаст дядюшке Чипсу то, что осталось от его замечательного пиждака, снова обрядится в привычные лохмотья… Жаль только, что потерянной шляпы он вернуть не сможет.

Наверное, — подумал Картофельный Боб, — дядюшка Чипс очень расстроится из-за этой пропажи.

Он ведь так мечтал однажды уехать за поворот дороги, а как это теперь можно сделать без шляпы?

Он так сильно подвел дядюшку Чипса… — Картофельный Боб отрешённо думал об этом — о ещё одной мечте, которая так и останется неосуществлённой…

Вот бы кто-нибудь самый сильный пришёл в этот мир и сделал так, чтобы сбывалась любая мечта!

Картофельный Боб искренне пожелал этого, стоя напротив нахмуренного солнечного ока, что слезилось понемногу в спутанных осиновых ресницах. Ему было очень грустно.

И от этой грусти снова болезненно затянуло в груди:

— Что я наделал? — вслух подумал Картофельный Боб.

Дыхание то и дело перехватывало — словно кто-то невидимый, хулиганя, пережимал шланг его горла сильными пальцами… Стоя напротив солнца, Картофельный Боб старался говорить складно и слитно, как всегда учила его тетушка Хамма, но выходило все-равно — с перерывами:

— Что я?.. Что я?..

Тотчас из мокрой спутанной листвы откликнулась невидимая мелкая птаха:

— Что я… Чьи вы… Чем мы…

Он слушал её сбивчивое щебетание, опираясь на подобранную палку, как на костыль… шумно и с заметным усилием выдыхая…

Грусть всё крепла и крепла в груди, постепенно опять превращаясь в боль. Трава почувствовала это и страшно заволновалась у его ног. И осины — жалобно запричитали над ним: роняли капли, что держались до сих пор на изнанке листа. Птаха выпорхнула оттуда и понеслась кругами по лесу:

— Чем мы… Чем мы… Что я…

Вдруг резко и даже обрадованно, как показалось Картофельному Бобу, зашевелилась трава в отдалении. Там росла пара осин-неразлучниц, тесно сблизивших стволы и сцепивших ветки. Потревоженная ветром трава — клокотала у их подножья. Птаха опрометью метнулась туда, раздвинув траву крылом, потом нырнула, пропав