Темиртау - Зеин Жунусбекович Шашкин

надписях. На большом блюде дымились куски мяса, стояли разноцветные бутылки с настойками. Дядя не признавал ни водки, ни сухого вина.

Чай пили здесь по старинке — из пиалы, с лепешками. Каир посмотрел на дядю. За глаза его называли стариком, но это, конечно, не так. Это был высокий, сухой, очень крупный человек, подошедший к самому пределу старости, но никак еще не перешагнувший этот предел. У дяди худое, подвижное лицо, совсем еще черные усы, аккуратно подстриженные, и две резкие складки у рта. И характер у дяди тоже резкий, прямой, совсем не такой, какой был у его родного брата, отца Каира человека мягкого и деликатного. Дядя — справедливый, щедрый, доброжелательный. Но попробуйте с ним только поспорить, похвалить человека, которого он не любит, или, наоборот, выругать его близкого родственника, пусть он даже сам будет о нем не особо хорошего мнения,— сейчас же лицо у дяди потемнеет, степенная и торопливая речь потеряет всю свою складность, превратится в резкую и отрывочную, руки сползут со стола и начнут крутить бахрому скатерти. Еще пять минут такого разговора, и дядя покраснеет, потом поднимется из-за стола и начнет ходить по комнате. Зачем же обижать напрасно пожилого и достойного во всех отношениях человека? Ведь все равно его не переделаешь на свой лад. Но сейчас дядя благодушен и тих. Он хорошо поел, выпил, выкурил две трубки, и настроение у него отличное. Однако не задеть Каира, эдакого молодого франта, он все-таки не может.

— Ну, а о здоровье матери что же ты не спрашиваешь? — сказал он, откинувшись на спинку кресла и звучно посасывая мундштук уже затухшей трубки,— Или теперь молодым до стариков дела нет? Не понимаю я что-то нынешнюю молодежь. Лет двадцать пять тому назад, когда сын возвращался в родной аул, первый вопрос его был о здоровье родителей, хотя бы они не виделись два дня. Что ты улыбаешься, не так, что ли?

— Так,— ответил Каир,— конечно, так!

— А если так, то чему ж ты тогда радуешься? — дядя вспыхнул, вынул трубку изо рта и начал ее внимательно рассматривать.— Четыре тысячи — это не десять.

— А тому я улыбаюсь, мой дорогой и сердитый дядя,—сказал Каир,—что я уже все знаю о здоровье матери.

— Хм! — дядя перестал рассматривать трубку и с подозрением посмотрел на племянника.— Как же это так? Кто же тебе сказал?

— Да она сама и сказала. Я с ней вчера говорил по телефону.

Дядя замолчал — такого поворота он не ожидал — и растерянно смотрел на Каира.

А Каир дотронулся до его руки и сказал снисходительно и проникновенно:

— Дядюшка, дорогой мой. Ну, что ты мне говоришь об ауле? Ну, при чем же тут аул? Раньше, когда казах ехал на базар, старухи о его судьбе гадали на камула- ках. А я вот вчера ночью из Москвы говорил по телефону с матерью. А сейчас сижу у вас и слушаю, как вы меня ругаете.

Дядя опять низко наклонился над своей трубкой и начал ее выколачивать. А тетка сказала:

— Вот и поговори с молодыми! Они на каждый твой глупый вопрос десять ответов найдут.

Каир закусил губу, чтобы не улыбнуться. Тетка, оказывается, тоже бунтует. Настроение у нее хорошее, она Очень довольна подарком Каира, шалью. И правда, шаль ей очень идет. Она в ней сразу помолодела, похорошела и все время украдкой смотрела.в зеркало. Кроме того, ей, видать, изрядно надоел старик со своей вечной правотой и беспрекословностью. И то, что Каир так решительно и вместе с тем так ловко, так мягко,— что не обидишься даже,— отбивает каждое его нападение, доставляет ей, видно, особенное удовольствие. Она выпила стакан вина и осмелела.

— Правильно, правильно, Каиржан,— сказала она — Не давай ему над собой издеваться. Всеғда-то он всех умнее.

Дядя решительным движением сунул трубку в рот, засопел, несколько раз передвинул ее из правого уголка рта в левый и нахмурился.

— Ладно,— сказал он и сердито поглядел на тетку.— , Ты что-то у меня умнеешь день ото дня! За словом в карман Каир не лазит — это правда. В Москве его всему обучили, он все знает: и как со старшими разговаривать, и как старых дурех вокруг пальца обводить,— старик резко повернулся к Каиру.

— Ну, ладно, с матерью ты, положим, говорил по телефону и все узнал. Ну, а о других родственниках что тебе известно?

Дядя спрашивал прямо, требовательно, и Каир с грустью подумал:

«Боже мой! Да ведь он, действительно, думает, что я должен знать все о каждом моем родиче... А я их по имени-то всех не знаю...»

Но он ничего не сказал. Понял, что надо промолчать, ведь старик уже начал по-настоящему сердиться. Кроме того, Каир знал — для старого казаха нет греха более непростительного, чем непочтение к родственникам, каким бы отдаленным ни было их родство.

Каир мучительно подбирал слова, чтобы оправдаться, но вдруг разговор принял иной оборот.

Тетушка засмеялась и воскликнула:

— Да ты прямо ему говори. Что ты все путаешь? При чем тут все наши родственники? Ты расскажи ему, что случилось с Дамеш.

— Дамеш! — Каир соскочил со стула.—Что же с ней? Почему вы молчите?

Лицо дяди было по-прежнему неподвижно. Только теперь он уже не сопел, а сердито грыз конец трубки и на Каира не смотрел.

— Да ничего с ней особенного не случилось,— сказал он после небольшой паузы.— С работой у нее там что-то такое произошло. Поссорилась она с кем-то или еще что, точно не знаю.

— Ну, как же так? — с волнением спросил Каир.— Почему же вы ничего толком не знаете?

— Да она тебе сама все расскажет, вот придешь к ней в гостиницу и спросишь,— сказала тетушка.— Она тут в гостинице остановилась... Вчера я ехала на автобусе и видела, как она стояла с чемоданом перед подъездом. Хотела крикнуть ей, да не успела.

— Нечего было и кричать,—хмуро сказал дядя.— Что кричать тому, кто тебя не хочет знать! Приехала, а про нас и не вспомнила.

— Ну, может ей не до нас,— робко возразила тетушка.— Знаешь, как на работе бывает? Ты и сам иногда придешь с шахты...

Дядя что-то гневно пробормотал, но Каир уже его не слушал. Он посидел еще несколько минут за столом, потом начал прощаться, встал, оделся и вышел.

Надо было немедленно позвонить в гостиницу, но, как назло,