Вечера на Карповке - Мария Семеновна Жукова

– О, я нимало не сержусь на нее! Тетушка Анна Андреевна, по известной страсти своей знакомить, представила меня графине у себя в доме, в Москве. Меня никто не знал: тогда я только что вышла замуж, меня не видно было ни в одном знатном доме; и графиня поступала очень хорошо, не узнавая меня, когда мы встречались с нею в Собрании или в домах общих знакомых. Впрочем, она кланялась со мною, чего же больше? О чем было ей говорить со мною, зачем было приглашать к себе? Надо принимать тех, кто бывает везде, – меня никто не видал, нигде, следственно, я или не хотела, или не могла бывать. Вы видите, что она была совершенно права. Она не узнала меня и здесь, по приезде моем, когда по случаю мне пришлось сидеть рядом с нею в Михайловском театре, это очень натурально; светским людям нужно напоминать: память их слаба или слишком обременена. Теперь она со мною как нельзя лучше: это опять так должно быть; вы знаете, что залы во дворце очень звучны. Имя мое было там произнесено – что ж мудреного, если она там лучше вслушалась в него, когда еще увидела меня под покровительством сиятельного дядюшки; может быть, это совсем уже пробудило ее память, и мы теперь друзья.

– О, провинциалки, провинциалки! Вы на все смотрите каким-то странным образом, всем оскорбляетесь, вечно с предубеждениями против высшего класса! И тебе ли не уметь победить этих странных предрассудков?

– Ах, дядюшка, скучно жить в этой пустыне! Мой инстинкт провинциалки ищет чувства, мысли; настоящая жизнь улетает для меня. Мне нечего бросить за собою, чтоб отыскать мой беглый след. Прошедшая моя жизнь вся – чувство и мечты, это незаметные для других признаки, которые путник оставляет в пустыне в память веселого или скучного ночлега. Этим объясняется любовь наша к местам, где мы жили, и к вещам неодушевленным: они носят следы нашей протекшей жизни, в них живет она для нас. Но здесь где сердце найдет пищу?

– Бедный свет!.. Ах да! Ты сегодня, кажется, должна быть феей на маскараде? Я боюсь, чтоб магический жезл твой не превратил всех нас в истуканов.

– Нет, в мотыльков, которые живут только настоящею минутою. Признайтесь, дядюшка, в свете одни честолюбивые живут в будущем, а прочие единственно в настоящем: прошедшее же для всех есть только старый календарь, где от безделья иногда считают старые трофеи, не правда ли?

– Я любил женщин в припадке мизантропии, они тогда удивительно очаровательны, но это, как теперь, в их кабинете…

– О, вечером я исправлюсь! Не сердитесь же, милый, добрый дядюшка, не хмурьтесь, к вам это нейдет. Послушайте, мы поедем за моим покрывалом к Юнкеру? Он обещал, что шитье будет кончено. Это будет хорошо, не правда ли? Вы уверены, что не ошиблись и костюм будет точно такой, как у прекрасной Т…й на придворном маскараде? О, вы не ошибетесь! Это воспоминание нам дорого, не правда ли?

Поневоле разгладится самый наморщенный лоб, когда прекрасная женщина, по праву родства, кладет вам руки на плечи, смотрит вам в глаза так нежно, так магнетически и так близко, что вы чувствуете ее дыхание. Беда, беда – такое родство!

Бога ради, не подумайте чего-нибудь предосудительного для князя и моей Кати. Я так боюсь, чтоб не подать словами моими повода к неприятным заключениям. Ах, если б вы знали сердце моей провинциалки, я не имел бы нужды просить вас об этом! Я сказал бы вам, что думала она, когда, по уходе князя, она снова бросилась на свое канапе. Но тогда вы, может быть, не захотели б дослушать моей повести. Я скажу вам только, что Катя имела важные планы для этого вечера; планы, для приведения в действие которых она употребила пять лет своей жизни.

Не верите подобному постоянству?

Бывает, бывает! Ах, мало ли что бывает!.. Я не стану вам рассказывать, как и зачем она приехала в Петербург: вы это все узнаете после. Скажу вам одно, что она была принята в обществе очень хорошо: причины этому очевидны.

Глава II

Le grand monde est un bal

masqué.

Marmontel[51]

И несмотря на это, люди большого света, как добрые простолюдины, любят, иногда раз, два раза в год, на святки например, собравшись под вечер в каком-нибудь знакомом доме, преобразиться в мамелюков, американцев, менестрелей, испанских грандов и прочая, и под защитой черной атласной маски, пользуясь священным инкогнито ее, сбросить на минуту, которая душит их в гостиных в течение целой жизни, и, предавшись влечению характеров, хотя на несколько часов быть сами собою, удовольствие столько редкое для них, что они предаются ему с упоением: переезжают из дома в дом, входят всюду, где освещены окна, остаются, где встречают ласковый прием, танцуют, где найдут музыку, и говорят иногда знакомым истины, которые без маски повторяются только шепотом за глаза.

Подобное общество остановилось вечером того дня, в который мы познакомились с князем и его племянницею, у подъезда великолепно освещенного дома. Карточка, прекрасно литографированная, извещающая о приезде общества масок, отдана швейцару и полетела вверх по лестнице, переходя из рук в руки расставленных по обе стороны между померанцевыми деревьями ливрейных лакеев. Получено приглашение, и пестрая толпа в костюмах всех веков и климатов вошла в залу, где было уже несколько масок, приехавших прежде. Танцы прервались: все окружили новоприбывших, которые без масок, может быть, не привлекли бы и сотой доли подобного внимания, что случается и в свете нередко; по всей зале только и слышно: «Je te connais, beau masque»[52], – дело, также виданное в свете, где все думают знать друг друга и все обманываются. Пышные красавицы в нарядах, только что принесенных из магазинов m-me Turin и Hugon[53], мундиры, фраки смешались с робронтами, фижмами и французскими кафтанами XVIII столетия, с польскими жупанами и русскими ферязями. Любопытство, подстрекаемое таинственностью, а иногда и ответами масок, взяло на минуту верх над всеми страстями, разгуливавшими до того свободно по зале; но как всему есть конец, то и оно успокоилось. Начались снова танцы; мамелюки, сестры милосердия, важные мандарины и андалузские крестьянки закружились дружно в резвом вальсе, не привлекая на себя особенного внимания; их угадали или привыкли к ним, что равно охлаждает воображение, особенно у нас на севере, где быстрые перемены времен года, волшебное появление лета, развивающего в одно мгновение розы