Молодая жена - Ирина Александровна Велембовская

Марианну и в смущении остановилась. Казалось, еще минута – и она бросится обнимать свою бывшую подружку.

– Ну как живешь? – ласково, но с отчуждением спросила она.

– Очень хорошо, – сказала Марианна. – А ты?

– И я ничего. Сказали, в пустоваловском сельпе чайники малированные дают. Побежала, а уж расхватали.

Шурка была низко, почти до глаз, покрыта головным платком. И все же Марианна без труда разглядела, что под этим платком на лбу что-то неладное.

– Да вот идиотик-то мой, – небрежно, будто не придавая этому значения, сказала Шурка, – вчера поругались, он деревягой своей как махнет! Дурак, он дурак и есть.

– А ты не можешь от него уйти? – со вспыхнувшей надеждой быстро спросила Марианна.

– Это с какой же стати? Мы с им расписанные, зачем я пойду? – И тут же Шурка осведомилась: – Не слыхала, Марианна, никто пальта мужского не продает? Сорок восьмой размер.

Они попрощались и пошли в разные стороны. Шурка ни разу не оглянулась, – наверное, очень торопилась.

Потом еще издали Марианна заметила Германа. Он стоял возле ларька, где торговали густым, темным пивом. Вечер был теплый, а Герман парился в своей серой тройке, а на белой шелковой его рубашке видны были следы пролитого пива. Он тоже увидел Марианну и пошел ей навстречу.

– Хорошенькая, погодите минуточку! Вы не против сегодня в парк сходить?

– Против, – тихо ответила Марианна. – А вообще вы могли бы и поздороваться.

Герман растерялся, но спрятал растерянность в смешке. Он молча дошел вслед за Марианной до общежития. И уже у дверей опять предложил:

– Если одна со мной боишься, можно еще девчат пригласить.

– Я вовсе не боюсь, – сказала Марианна. – Просто не хочу.

Герман все-таки зашел в общежитие и просидел довольно долго, изумив на этот раз девчат своей молчаливостью и хмурым видом.

– Тебя что, в солдаты берут? – с усмешкой спросила Домна.

Когда он собрался уходить, одна из девчат выскочила вслед за ним, вернувшись, объяснила остальным:

– Это он из-за нее, – и кивнула на Марианну.

Девчата насторожились.

– Ишь, черт, куда нацелился!

– Вообще-то если его в руки взять, он ничего. Живут хорошо, обули бы ее, одели.

А Домна строго сказала:

– На кой черт ей все это? Она и сама обуется, оденется. Правда, Марианна?

Та слушала рассеянно. У нее гудели ноги, а перед глазами плыл синий воздух, лес, река, Шуркино озабоченное лицо…

– Эх, нам бы твои заботы! – сказала одна из девчат и подсела к Марианне на койку. – Вон Клавка замуж идет, на платье наскребла, а на туфли не осталось. Жених босую брать не хочет.

– Возьмет! – усмехнулась Клавка, та, у которой был роман с мордвином. – Самой просто неудобно.

Тогда Марианна, оживившись, предложила:

– Я тебе могу дать двести пятьдесят рублей.

Она поспешно открыла сундучок, где рядом с паспортом и свидетельством об окончании школы-семилетки лежало несколько бумажек.

Кто-то из девчат заметил:

– Это уж полное хамство – у сироты брать.

– Я же отдам, – виновато сказала Клавка. Молчаливая Домна тоже поднялась с койки.

– Отдаст. Только что означает «сирота»? Зачем человека обижать? Сейчас такое понятие отсутствует.

Марианна сделала вид, что ничего не случилось. И спросила:

– Скажите, а когда же свадьба?..

4

Покос – славное время: под косами вместе с травой ложится земляника, кусты ягоды-княжанки, грибы – красноголовики. Бывает, что коса въедет в мягкую кочку, оттуда взовьются мелкие дикие пчелы, и когда от них отобьешься, можно забрать взятку – фунта два светлого меда.

Возле делянки, с которой Зорька свозил копны, стенкой стоял густой малинник. По верхушкам уже наливались ягоды.

– Это тоже не работа, – недовольно заметил Зорька Лазуткину. – Баб из кустов не выгонишь.

В разгар покосной страды в колхоз прислали заводских – черных от смазки слесарей, жестянщиков в рваных фартуках, кузнецов с подпаленными бровями, сборщиков, учетчиков, бухгалтеров. Как всегда, на всех не хватало граблей и вил, и большинство, воспользовавшись заминкой, прямым ходом рванулось в малинник.

– Шут с ними, пусть налопаются! – досадливо, но снисходительно сказал Лазуткин. – А потом, если они мне по копне на брата не поставят, я с них с живых не слезу.

Он отозвал Зорьку в сторону и сообщил:

– Тут, Светозар, между прочим, девочка твоя.

…В руках у Марианны были маленькие щербатые грабли. Она осторожно, боясь обломить последние колки, выгребала из кустов сухую траву. Зорька, держа в поводу Буланого, приблизился нерешительно.

– Гребешь, значит? – тихо спросил он.

– Гребу… – тоже очень негромко ответила Марианна. Зорька не знал, что говорить.

– Ваши чумазики вон по ягоду утекли, а ты что же работаешь?

Марианна сказала уклончиво:

– Я боюсь, что не выполню норму… У нас же задание.

Зорька поглядел на ее исколотые жесткой травой ноги, на щербатые грабли, и в горле у него что-то сжалось. Он сказал угрюмо:

– А у меня с матерью худо. Ее в больницу хотели, а она убегла. Двое суток искали. Теперь запираю ее.

Лицо у Зорьки было худое и суровое. У Марианны дрогнули ресницы.

– Почему же ты не приходил?

– Зачем же пойду, когда я тебе не нужен?

Раньше Марианна боялась лошадей. Теперь она подошла совсем близко к Буланому и взялась за конец поводка, коснувшись при этом намеренно Зорькиной руки.

– Неужели так трудно было прийти? – еще раз тихо спросила она.

Позади них кто-то шумно зашевелил кустами, затрещал сучьями, выбираясь из малинника. Зорька с опаской оглянулся.

– Ты думаешь, я боюсь, что нас увидят? – сказала Марианна, глядя ему прямо в глаза. – Я абсолютно не боюсь!

– Ой, плохо мне, Марьяна, плохо! – сказала Зорькина мать, накрывая темной рукой то место, где болело сердце.

За окном шел холодный, нудный дождик, который часто приходит в конце июля на смену ясным дням и мешает закончить сенокос.

– А почему вы боитесь в больницу? – спросила Марианна.

– Боюсь. Чего в ей хорошего, в больнице-то? Больница меня, Марьяна, не вылечит. Я сама себя вылечу, если сердцем успокоюсь. Мне бы опять любовь мою найти… Тут бы я и ожила. Я ведь еще не старая, Марьяна!

Дождик перестал. За окошком густел вечер. С ближнего некошеного поля пахло мокрым клевером. В палисаднике бледно розовел прибитый дождем шиповник. Зорька оставил Марианну и мать вдвоем, ушел просить лошадь, чтобы до ночи успеть в больницу на Муроян.

Марианна зажгла свет и снова села возле Зои. Невнятное любопытство к жизни заставляло ее слушать, что та рассказывает. Между ними возникло что-то вроде доверия, как между взрослыми женщинами.

– Ведь это меня за то Бог бьет, что я мужнину плоть в себе не удерживала, – с печальным воодушевлением призналась ей Зоя. – От законного своего мужа