Темиртау - Зеин Жунусбекович Шашкин

догадался я взять с собой обломок железной трубы. Так бы угостил ею Овчарку, что она бы и не гавкнула.

А туннель наш все не кончался, он загибался вправо, влево, опускался, поднимался снова, и, казалось, нет ему ни конца ни края. Приходили всякие мысли: а вдруг к этой трубе примыкает еще другая. А вдруг трубы соединятся? Вот и будешь плутать, пока не выбьешься из сил, а там тебя затравят собаками.

И вдруг увидел впереди слабые проблески света.

— Ура! — крикнул я.— Смотри, свет. Свет! Кончилась труба! — но тут же меня охватил страх: на нас лил-

ся какой-то очень странный свет, не тот ясный, трезвый свет дня, который бодрит и вселяет веру, а какие-то сумерки — полутьма, полусвет.

— А вдруг колодец сверху загорожен решеткой?—! спросил я.

— Стой, я полезу посмотрю,— ответил Жаксенов.

Вернулся он через минуту и бросился мне на шею.

— Спасены! — крикнул он.— Труба выходит под виадук. Рядом лес и никого нет!

— А темно почему?

— Да вечер же, и дождь начал накрапывать! Лезь скорей!

Вылезли мы из трубы, выкарабкались к краю дороги, оглянулись: железнодорожное полотно.

Хлестал сильный дождь, текли ручьи, виднелся лес.

Счастье, Асаке,— сказал один мой друг,— это не слепая баба-фортуна, а волшебный скакун, и нрав поэтому у счастья далеко не женский. Иногда все хорошо и ты, предположим, едешь на свою свадьбу. Вдруг испугается твой конь, понесет тебя, да и сбросит в реку, и будешь ты тонуть и пускать пузыри. Тогда схватит тебя конь зубами за рубаху, вырвет из бешеного потока и вынесет на сушу!

Этими словами я хочу закончить свое затянувшееся письмо. Вышло длинно, но что поделаешь... Писал всю ночь. Колебался, хотел разорвать, наконец решил: нет, все-таки пошлю. Вот теперь ты знаешь обо мне все. Так суди же меня по совести. Твой Аскар».

Аскар долго стоял у окна. На улице было тихо. Изредка возникал шум автомашины и вскоре угасал. Еле пробивалась утренняя заря, и отчетливо выступали карнизы, рамы противоположных домов.

А Аскар все стоял и вспоминал свое далекое прошлое.

Глава восьмая

Каир чуть не прыгнул от радости. Утром ему позвонил председатель совнархоза и сказал:

— Завтра мы с тобой летим в Москву, вызваны на совещание работников черной металлургии. Собирайся.

Қ этому сообщению во всякое другое время Каир отнесся бы довольно безразлично, но сейчас оно наполни

ло его сердце бурной радостью — уж больно он стосковался по Москве. С делами Каир разделался мигом. Всех посетителей отсылал к Мусину, а сам сел готовить доклад. '

Совещание в числе прочих вопросов должно было обсудить мероприятия по внедрению новых методов автоматизации в производстве.

Каир вызвал своего зама и поручил ему до вечера подготовить сведения по техническому оснащению завода, а также о всех соображениях, возникших в ходе этих работ.

— Пожалуйста, сделайте это очень четко, конкретно, с цифрами и по разделам,— сказал Каир.— Так, чтобы можно было увидеть, что мы сделали, что делаем и о чем просим.

После этого он сел в машину и поехал к Дамеш.

«Надо же,— думал он,— попрощаться и обменяться хоть парочкой колкостей, ведь с приезда этого чертового дяди мы почти не виделись». .

Конечно, он виноват в этом. Каждый день собирался съездить, но едва переступал порог кабинета, как сейчас же забывал все и начинал кружиться в надоедливом, но совершенно неизбежном колесе ежедневных дел и забот. Но и она хороша: сто лет не приходи к ней и сто лет она о нем не вспомнит. Вот взять и назло жениться на москвичке Вере. Пусть тогда она сидит с носом. Но чем же он ей хочет пригрозить? Да она только рада будет, что он пристроился и перестал тревожить ее своими рассуждениями и попреками. Еще на свадьбу набьется, пожалуй, и подарок принесет. И не со зла принесет, а от чистого сердца. Вот ведь что самое неприятное, самое обидное...

Когда Каир вошел, Дамеш сидела за чертежной доской и что-то отмеряла на чертеже циркулем. Увидев входящего к ней нарочито шумного и излишне веселого Каира, она заулыбалась, заволновалась, устремилась к нему навстречу и встала перед доской так, чтоб загородить собой чертеж.

— Ну-ну,— сказал он улыбаясь,— не смотрю, не смотрю... Знаю, что это секрет государственного значения! Смотрю только на тебя и больше ничего не вижу.

— Да нет, что ты! — сказала она и очень быстро отколола от доски чертеж и свернула его в трубочку.— Здравствуй, дорогой! Вот гляжу и не верю глазам, оказывается, бывает же на свете еще такое чудо: товарищ директор выходит из своего таинственного кабинета и посещает таких смертных, как я.

Она шутила, стараясь его задеть, хотя тоже, наверно, была рада его приходу. Но он ведь подготовился именно к такой встрече.

— Бывает, бывает такое чудо! — сказал он добродушно.— И даже довольно часто бывает! И это, так .сказать, еще довольно обыкновенное чудо. А вот другое, к сожалению, встречается гораздо реже: смертные никогда не зовут к себе в гости директора. Даже тогда, когда приезжает их близкий родственник.

— Ну, конечно,— Дамеш пожала плечами,— я должна сказать, что ты не оригинален, этот упрек я слышала по крайней мере уже раз десять и столько же раз отвечала на него. Скажи что-нибудь поновее.

Вьется в руках, как змея, улыбается, изгибается, шипит, и попробуй поймай-ка.

— Хорошо, это дело прошлое. Я не об этом. Завтра я лечу в Москву. Не надо ли тебе чего-нибудь?

Дамеш сделала большие глаза

— То есть подарка? Ах, нет!

— Почему же «ах»?

— Ну тогда без ах. Нет, не надо.

— Отчего же?

Она внимательно посмотрела на него,

— «Бойся данайцев, дары приносящих».

Он покачал головой.

— Мило, очень мило и при этом вполне откровенно, Можно только спросить, почему это я данаец?

— Почему данаец? Потому что не верю тебе... Оказалось, что ты большой мастер прикладывать руки к груди и клясться в дружбе, а на деле...

— Что на деле?

— Да ровно ничего! Что ты сделал с моим проектом? Каир с возмущением махнул рукой.

— Я? Сделал?

— Ну, хорошо, что вы все сделали? Ты и твой Муслим. Ух, какие вещи я про этого негодяя знаю...

Не в силах сдержаться, она стукнула кулаком по столу.

Каир бросился к ней.

— Дамеш, милая, не говори так... Не